Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Когда Станислаус пришел в кухню завтракать, Софи бросилась бежать с криком:

— Ты колдун, колдун! Это ты заколдовал госпожу, и она заболела.

Из лавки вышел хозяин.

— Околдовал он ее, околдовал!

Хозяин смерил Станислауса грозным взглядом и бросился вслед за Софи:

— Постой! И скажи, что он сделал.

Станислаус стоял в кухне и смотрел, как поднимается и опускается крышка на кипящей кастрюле. А вещи тоже покоряются его взгляду? Нет, они его не слушались. В кастрюле варился ванильный крем, это он поднимал и опускал крышку. Крем вылез из кастрюли и с шипением разлился по плите. Станислаус обрадовался, что желтая жидкость пришла в движение не из-за его тайных сил. В голове у него все кипело, как в этой кастрюле: откуда он знает, что хозяйка проболеет три дня? Или тайные силы так выросли, что он теперь и вперед видит? Или просто он опять увидел такие же синие губы сердечной больной, какие видел у жены управителя, у дочери пономаря и у мамзели в замке?

Хозяйка действительно была больна. От волнения у нее случился сердечный припадок. Ей нельзя волноваться. А отчего она разволновалась? Из-за этого деревенщины, ясное дело.

— Софи может подтвердить, хоть под присягой, — стонала она, а дрожащий хозяин гладил ее растрепанные волосы. — Он так на меня пялился, как будто я такая… Прости мне, Господи, но этого парня надо убрать из дома!

Хозяин схватился за голову. Накрахмаленный колпак кондитера сплющился как блин. А хозяйка все жаловалась на Станислауса:

— У него глаза зеленые. Такой тип что хочешь может выкинуть.

А Софи сказала:

— Господи, прости, что я с ним связалась! — Слезы ручьями бежали из-под ее красных век.

И снова жаловалась хозяйка:

— Да ведь он же вроде этого Паганини, исчадие ада! Я в кино видала, и это так страшно, как женщины из-за него чахнут. Он так на меня смотрел, что я захотела подстеречь его в темноте…

— Как? — переспросил хозяин.

Хозяйка застонала и добавила:

— Я подстерегала его, чтобы поколотить.

Мастер облегченно вздохнул.

Станислаус давно уже был в своей комнате. Складывал вещи. Не хватало только, чтобы его тут обвинили в том, что он соблазнил хозяйку и изнасиловал в темной передней. Он читал о таких историях в судебных сообщениях местной газеты. Жизнь показалась ему тяжеленным мешком. Мешок тот весил куда больше, чем многопудовые мешки с мукой. Его узел с грязными передниками, белыми от муки штанами и рубашкой был ничто в сравнении с этой ношей. Мешок жизни он взвалил на спину, а узелок повесил на руку. Он боялся, что лестница жалобно заскрипит, когда он пойдет по ней со своею ношей. Но она не заскрипела. Это была лестница черного хода. Ступеньки ее были из цемента.

Станислаус со своим узелком стоял в кухне родительского дома. У папы Густава была только одна мысль: поставить чудотворство на широкую ногу!

— Чудеса всегда пробьются и сквозь тесто, и сквозь пироги, — сказал он.

— Адвентисты седьмого дня все страдают и страдают, даже когда лежат, — сказала мама Лена, — но зато в конце они свое получат, ибо, когда настанет конец света, они взойдут на белый корабль Иеговы.

Жандарм был против того, чтобы Станислаус дома дожидался белого корабля некоего господина Иеговы. Он, можно сказать, не дал парню времени даже оглядеться в родительском саду и огороде. Весь в зеленом, пахнущий ваксой, появился он в бюднеровской кухне. Лицо его было почти таким же мягким, каким бывало по воскресеньям, когда он пел в церкви псалмы.

— На лугу жизни, парень, попадаются и болотистые ямы, — сказал он, и это тоже он слышал в воскресенье от пастора. — Хочешь сорвать цветок, а срываешь чертополох.

Выяснилось, что околдованная булочница, сводная сестра жандарма, не пользуется его особым расположением.

— Знаем мы ее недуги. У ней сердце в жиру плавает туда-сюда и, бывает, спотыкается. Ты не первый ученик, о которого оно споткнулось, но только не надо было тебе на ней свои чудеса испытывать.

Жандарм подсел к Станислаусу на скамейку у печи.

— Что теперь делать-то будем? Граф уже пронюхал, что ты вернулся.

— Я ни на кого не насылал болезни, — сказал Станислаус.

Жандарм дружелюбно кивнул ему:

— Может быть, но людей ты не знаешь. — Жандарм заранее позаботился и взял у кого-то в соседей деревне газету булочников. И красным карандашом отчеркнул объявления. «Возьму ученика», «Возьму ученика». Ученики были волами ремесленничества и не требовали овса в виде еженедельной платы.

…Таким вот образом Станислаус сам словно очнулся от гипноза. Очнулся в пекарне в другом городе. И здесь окна были слепыми от мучной пыли и волнами набегали запахи печеного теста. И здесь из муки и воды с добавкой соли и закваски пекли большие и маленькие, румяные и бледные булки с мучной обсыпкой и без. Новым для Станислауса было то, что здесь из муки, сахара, масла, мармелада, красок, фруктов и шоколада делали такие лакомства, такие штуки, каких он в жизни не видывал и не пробовал: «кон-ди-тер-с-кие из-де-лия».

Кондитер был князем в пекарне. Он вел себя как фокусник — гвоздь цирковой программы. Никогда утром он не поднимался вместе с хозяином и тремя учениками. Он появлялся в пекарне около десяти утра, белый и важный. И отдавал приказание ученикам ставить шоколад в водяную баню. Этот сахарный князь не называл шоколад шоколадом. Он называл его couvertüre, скажите пожалуйста. Ученики чуть не дрались из-за его поручений. Им было все равно, шоколадом или couvertüre называются те коричневые крошки, что тают у них во рту.

Станислаус начал привыкать к новому месту. Целую неделю он не бывал по утрам в пекарне. Он стоял на посту. На посту? Конечно, на посту! У него было важное задание. Он следил за полицией. С этой целью он стоял во дворе на помосте, закрывавшем яму с золою, и как белый крестоносец наблюдал за улицей через ограду.

Промышленная полиция предписывала пекарям не слишком сильно эксплуатировать учеников и подмастерьев. Работа в пекарнях начиналась около пяти часов утра. Новый хозяин Станислауса был не в состоянии следовать предписаниям земной полиции. У него была своя полиция — на небе, ибо он был набожен и предан Господу. Господь регулировал намеченные хозяином работы. Возможно, Отец небесный вел и всю его бухгалтерию и хранил его от финансового управления.

— Господь любит тех, кто славит его своими трудами, — говаривал хозяин. Он не желал ждать, покуда и другие пекари в городе начнут славить Господа. И у него славить Господа трудами начинали в четыре утра. Все ученики и горничная тоже славили Господа. А Станислаус стоял над ямой с золою и караулил. Усердные утренние молитвы его нового хозяина не должны были прерываться грубым вмешательством городской полиции.