Тадеуш Голуй - Дерево даёт плоды

— Секретарь говорит, что такое творится не только здесь. В город вошли войска.

Я круто повернулся и побежал по лестнице в другое крыло здания, где был выход на боковую улицу. Наткнулся на группу студентов, обступивших лысого мужчину в зеленом пальто. На секунду остановился и увидел рядом с собой юнца и Шатана.

— Ребята, что вы делаете, кому служите? — начал Шатан. — Против кого? Против кого идете? Хотите, чтобы кровь полилась, разве мало ее пролито, гражданской войны хотите?

— Войска идут на Рынок! — крикнул юнец. — Русские танки!

Выхватил из кармана пистолетик калибра 0,7 и выстрелил в воздух. Студенты бросились к толпе, стоявшей перед зданием, вопя, что русские и УБ убивают людей. Лысый остался один, и тут я узнал его. Это был Дына. И он узнал меня, ибо вдруг пустился наутек вниз по улице.

— Держи его! — закричал я, бросаясь вдогонку вместе с Шатаном. Но бежать не смог, весь расслабленный и вялый. Меня обогнал наш юнец. Шатан бежал еще с минуту, пока не достиг бульвара. Раздались выстрелы — один, второй, третий, четвертый… Дына припал к дереву, на мгновение ствол его заслонил, но я видел, как он соскальзывает на траву. С другой стороны бульвара приближались патрули войск безопасности и грохотал танк. Внезапно я понял, что юнец только разыгрывал истерику, что он хотел, хотел, чтобы началось кровопролитие. И что оно вполне возможно. Не дожидаясь, пока патруль подберет Дыну, я повернул назад в надежде, что как‑нибудь удастся предотвратить столкновение, еще не зная, как. Корбацкий — «Юзеф»… остановить танки… выйти к людям… Ничего, что они тоже вооружены. Я позвал Шатана. Он не отвечал, и тогда я подбежал к нему, чтобы захватить его с собой в комитет. Михал стоял, прислонившись к стене, бледный от боли.

— Рубануло меня, — сказал он. — Ничего, ничего, я дождусь патруля, а ты валяй к «Юзефу». Ну и позаседали сегодня, черт побери…

Грузовики отдела безопасности, набитые солдатами, медленно двигались вдоль улицы. Опередив их, я вбежал в здание комитета и попросил «Юзефа» спасти положение.

— Поздно, — ответил он. — Да и руки у меня коротки.

— Шатан ранен. Я опознал одного из вожаков. Это Дына, — пояснил я Ганке. — Ты ведь его помнишь. Он тоже схлопотал.

— Уходят! — крикнули от окна. Группки демонстрантов распадались, часть из них поспешно сформировала небольшую колонну и, взявшись за руки, нарочито медленно направилась к ближайшему перекрестку, другие разбегались поодиночке во всех направлениях.

— Что с Шимеком?

— Сейчас приедет «скорая помощь». Ранен в плечо.

Сирена санитарной машины тревожно завыла перед зданием, когда улица уже опустела. Только в подворотнях стояли еще кучки людей с мертвыми, исполненными ненависти лицами. Карета увезла Шимона, Дыну и Шатана. Михал был ранен в спину. В спину! Я вспомнил юнца и спросил о нем. Он оказался инструктором отдела пропаганды, из студентов.

— У него был пистолет калибра 0,7, он стрелял в воздух, — заявил я, когда прибыл Посьвята. — Я видел, как он стрелял из пистолета. И он был на улице, когда товарищ Шатан преследовал Дыну.

— Кого?

— Речь идет об этом юнце, майор. Проверьте, какая пуля сидит у Шатана в спине.

— Не горячитесь, Лютак, не горячитесь зря, скажите лучше, кто такой Дына.

Я назвал фамилию и имя, не скрывая, что это мой товарищ. Забыл, что однажды уже рассказывал ему о Фердинанде Сурдыне.

Посьвята выяснил адрес молоденького инструктора, послал своих людей сделать у него обыск, приказал никого не выпускать из здания комитета и заперся с Корбацким в его кабинете. Целый час мы просидели в томительном бездействии, наконец Ганка не выдержала, по боковой лестнице спустилась в вестибюль и вскоре вернулась с букетом цветов.

— Там, где ранили Шатана, кто‑то положил цветы. И люди собираются, тащат с цветочного базара все новые букеты. Я их забрала.

— Тебя пропустили?

— Кто? Там стоит солдат, но ему никто не запрещал выпускать людей на улицу, я сама ему сказала, что не велено. Пойду опять, а то там еще устроят богослужение, говорят, студента убили.

Она ходила трижды, всякий раз принося огромные охапки цветов. Весь стол в библиотеке, над которым висели портреты вождей, завалила букетами и зелеными веточками, словно алтарь в троицын день. А трубач на Мариацкой башне вместо обычного сигнала трубил, как всегда в майскую пору, песню, которая нелепо звучала в этот полдень. «Славьтесь, майские луга, зеленые горы и долы, славьтесь, тенистые рощи, горы и серебристые ручьи…» Примерно такие слова, точно не помню. Эта мелодия напоминала детство, маленький домашний алтарь матери и походы за цветами, сладостное пение в костеле и луга на окраине города.

— Тебе не следует выбегать на улицу, — сказал я Ганке. — В твоем положении.

— Уж не такая я неженка, не бойся, еще можно. Надо бы сообщить жене Шимека, ведь она с карапузом поехала к матери и ничего не знает, а здесь им не до этого.

Меня позвали к Корбацкому. Удивительно напоминающий теперь того «Юзефа», каким он был в тот далекий день, когда Кароль привел его к нам, секретарь воеводского комитета сидел за пустым столом и один за другим набирал номера телефонов. Майор Посьвята просматривал какие‑то бумаги в зеленой папке.

— Спасибо, — сказал он. — Вы навели нас на великолепный след, сопляк был подослан, а какие‑то идио ты приняли его на такую работу! Сейчас выясним, он ли стрелял в Шатана, что весьма правдоподобно, если предположить, что и он знал Дыну. Сейчас его сюда доставят.

Юнец вошел уверенно, уселся, когда Корбацкий предложил ему стул, взглянул на Посьвяту, который был в штатском, потом на меня.

— Вы видели, кто из демонстрантов стрелял или командовал людьми, приказывал, распоряжался? — спросил майор.

— Нет, не заметил, но убежден, что все хорошо подготовили.

— Ия так думаю. Вы стреляли? Ну — ну, не волнуйтесь, не такие уж мы буквоеды — законники. Поднять оружие в защиту партии, — за это ведь не наказывают. Есть оружие?

— Есть.

— Покажите.

Юнец достал пистолет, показал разрешение на ношение оружия. Майор, изобразив восхищение, подбросил на ладони маленький револьвер и, рассказывая о ходе беспорядков, забавлялся им, щелкая предохранителем, затем вынул магазин, протер платком.

— Я стрелял в воздух, чтобы их разогнать, а они стреляли из подворотни даже тогда, когда было уже почти пусто и товарищ Лютак за кем‑то погнался.

— И много вы постреляли?

— Раза два — три. Не помню.

Я заметил на лице Посьвяты знакомую удовлетворенность ходом игры в кошки — мышки. Внезапно черты его лица заострились, под кожей заходили желваки.

— Здорово придумано. Кто бы стал считать выстрелы в воздух! Мне некогда забавляться ребусами. Не хватает четырех патронов. Одна пуля засела в спине Михала Шатана, когда тот стрелял в убегавшего человека, которого вы хотели спасти любой ценой.