Тадеуш Голуй - Дерево даёт плоды

Именно здесь, неподалеку от вокзала, мы встречались с Катажиной, у нас даже была своя скамейка, на отшибе, которой сейчас уже нет. Если бы я не сжег адресованных ей писем, то мог бы вспомнить, как она тогда выглядела, что говорила, ибо от тех времен остался в. памяти только мираж да призрачная картина счастливого острова, хоть и менее яркая, чем коралловые атоллы в океане, но столь же нереальная. Бедная Катажина, если она прибегает к цинизму лишь для защиты, ей приходится иногда возвращаться к прошлому. Не стоит отрицать наличия в молодости острова счастья. Бедная Катажина. Здесь подле вокзала была кондитерская, где пекли пирожные, две трубочки с кремом за пятнадцать грошей, розовые «наполеоны», благоухающие земляникой, Катажина в синем форменном платьице…

Ее без всяких трудностей приняли на работу и в партию, достаточно было звонка из комитета. Она стала в Ц. главным бухгалтером, ай да Катажина, кто бы подумал!

Наконец, Ганку увезли в клинику и я вздохнул с облегчением. Может быть, материнство вещь прекрасная, но… но ничего прекрасного я не находил в расплывшейся женской фигуре, а ворчливая раздражительность, которую относил за счет беременности, ввергала в отчаяние. Два летних месяца я провел в одиночестве и, признаться, не ощущал отсутствия Ганки, которая гостила у родителей. Это было чудесное, погожее лето. Я исколесил все воеводство в составе комиссий воеводского комитета, с нашей заводской агитбригадой и воинскими частями, как удавалось и когда требовалось. Я любил броски на юг, трактиры и школы, сельские сходки в тех краях, где орудовали банды, ночную езду с оружием наготове, жаркие сло весные схватки, в ходе которых сокрушалось недоверие, рассеивались тревоги и сомнения. Любил пыльные городишки и митинги в пожарных депо, атмосферу неизвестности, когда неясно — возьмем ли верх. Особенно любил встречи с народом в селах, где нас никто не поддерживал или где распоряжались «партизаны». Все теперь обрело смысл, даже мое прошлое, а может, прежде всего оно.

Ганка обижалась, что я хорошо себя чувствовал летом, пока ее не было дома, переживал что‑то без нее, в одиночку. Однажды она высказалась напрямик:

— Ты тут прохлаждался и даже не допускал возможности, что люди мне все расскажут. Например, об этой девке из «Экспресса». Может, это неправда?

. — Правда, — признался я. — Потрясающая красотка, мы провели вместе одну ночь, перед этим выпивали в компании Лобзовского и нескольких журналистов. По случаю выхода юбилейного номера, я проводил ее, развлекая по дороге рассказами о Лобзовском, сдаче крови в Красном Кресте и санитарке Марии, нас потянуло друг к другу, не более того, говорить не о чем.

Но Ганка уцепилась за этот случай:

— Ты думаешь, что я с этим примирюсь, или полагаешь, что уйду, как Катажина? Нет. Ты мой мужик и на подобные вещи не надейся. Взгляни на мое пузо, пора венчаться, мой милый.

Таким образом и состоялось бракосочетание, гражданское. Жена Шимона, Роза, здорово помогла мне, утверждая, что венчание в костеле, когда невеста явно на сносях, только людей насмешит и вызовет нарекания. Но Ганка не отказалась от своей затеи и желала венчаться после разрешения от бремени. Тщетно выкладывал я аргументы, что неверующему, партийному работнику неудобно, что это было бы обманом и непорядочностью по отношению к самому себе. Ганка со смехом отвергала мои доводы, пока не поняла, что расторжение церковного брака с Катажиной потребует длительных хлопот. В свидетели она выбрала Розу Хольцер (Шимека не захотела, все‑таки еврей) и Корбацкого, с западных земель привезла обручальные кольца чистого золота и светлый костюм, в котором выглядела довольно чудно, отыскала в городе бывшего партизана, ныне директора государственного ресторана, и при его содействии устроила настоящий банкет на десять персон, словом, позаботилась обо всем. Через несколько дней после свадьбы она отлично сдала экзамены и снова записалась на курсы, теперь уже подготавливающие к сдаче на аттестат зрелости.

Я не обольщался ее победами; на свадьбе чувствовал себя кисло, отдавал себе отчет в том, что она успешно сдала экзамены не столько благодаря природным способностям и упорному труду, сколько своему партизанскому прошлому и моему имени. И потому еще не вполне разделял радость Ганки, что голова моя была занята проблемами предвыборной кампании, запланированной с размахом и, как мне думалось, решающей.

— Господи, они стреляют, мы стреляем, в нас стреляют, — сетовала Ганка. — Слишком много льется крови. У родителей мне нарассказывали всякой всячины.

— Что поделаешь — резолюция. Теперь начнется всерьез: око за око, зуб за зуб. Думаешь, мы будем сидеть сложа руки и ждать, пока нас не перестреляют, как уток?

Когда ее увезли в клинику, мы уже заканчивали составление оперативного плана кампании, в реализации которого должен был принять участие весь партийный актив, все звенья воеводской организации, политические деятели и работники органов безопасности, служители муз и солдаты, поэтому я радовался, что никто мне не мешает, не треплет нервы.

Родился сын, неуклюжее существо, ведь не человек еще, худой и сморщенный, светловолосый, как мать. Я принес ей букет астр, присел на минутку возле кровати, а когда она закрыла глаза, мне вдруг показалось, что это лицо покойницы, и не удалось преодолеть леденящего страха, смутного предчувствия, что здесь, в клинике, в этой палате, стрясется какая‑то беда. Тереза и Шатан. Дына. Я нащупал пистолет в ваднем кармане и, очевидно, побледнел, поскольку врачиха вывела меня в коридор и, поставив у открытого окна, велела глубоко дышать.

— Мне понятно состояние отца, но, пожалуйста, успокойтесь. Все проходило нормально, ни матери, ни ребенку ничто не угрожает.

Ничто не угрожает, ничто не угрожает. Дыне и его людям представляется великолепный случай отом-» стить, снова нанести удар. Ничто не угрожает? Но ведь инженер Фердинанд Сур дына и убийцы Шатана дей «ствительно существуют.

— Вам дать что‑нибудь подкрепляющее?

— Нет, спасибо, уже лучше.

Только теперь я присмотрелся и к нездоровому, бледному лицу, которое показалось мне словно бы знакомым.

— Моя сестра работает у вас в комитете, тоже врачом. Рассказывала о вас и вашей супруге. Поэтому мне понятно ваше волнение. После стольких невзгод — ребенок. Все мы пережили ад, но вы с женой…

— Это не та, доктор. Ганка — моя вторая жена.

— Извините. Сейчас модно менять жен.

— Не знаю, в модах не разбираюсь. Я думаю о другом. Вы знаете, что произошло несколько месяцев назад в соседней больнице? Нападение, одного больного убили, другого похитили. Как у вас тут с безопасностью?