Эмиль Золя - Истина

Вдругъ всѣ присутствующіе точно замерли отъ волненія, и Маркъ ощутилъ такую душевную боль, какой не испытывалъ за всю свою жизнь. Онъ не видѣлъ еще Симона, и вдругъ онъ предсталъ передъ нимъ на скамьѣ подсудимыхъ, какъ разъ за спиною Дельбо. Страшно было смотрѣть на этого маленькаго, тщедушнаго человѣчка, съ измученнымъ лицомъ, почти голымъ черепомъ, лишь кое-гдѣ покрытымъ побѣлѣвшими волосами. Неужели этотъ умирающій, эта жалкая тѣнь — его бывшій товарищъ, котораго онъ когда-то знавалъ за подвижного и дѣятельнаго человѣка? Хотя онъ никогда не обладалъ особенно внушительною наружностью, хотя голосъ его былъ слабъ и движенія торопливы, но его воодушевляла вѣра въ свое призваніе и юношеская бодрость. И вотъ каторга вернула его изможденнымъ страдальцемъ, жалкимъ отребьемъ человѣка. и лишь въ глазахъ его сверкали неугасаемая воля и непобѣдимое мужество. Его только и можно было узнать по этимъ глазамъ: они объясняли его упорное сопротивленіе, горѣли надеждой на конечную побѣду и на торжество тѣхъ идеаловъ, которыми онъ былъ проникнутъ. Всѣ взгляды обратились на него; но онъ даже не замѣтилъ ихъ, потому что весь былъ погруженъ въ свой внутренній міръ, и самъ обвелъ блуждающимъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ, не видя никого. Вдругъ по его лицу промелькнула необыкновенно ласковая улыбка: онъ замѣтилъ Давида и Марка, и Маркъ почувствовалъ, какъ Давидъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

Въ четверть восьмого приставъ провозгласилъ, что судъ идетъ. Всѣ встали и потомъ снова усѣлись на свои мѣста. Маркъ, который помнилъ шумную, не сдержанную, бушующую публику въ Бомонѣ, удивился тяжелому молчанію настоящаго собранія, хотя прекрасно понималъ, сколько страшной злобы таилось въ этомъ кажущемся равнодушіи толпы, тѣсно сплотившейся въ мрачномъ подземельѣ. Видъ несчастной жертвы только слегка оживилъ эту толпу, вызвалъ легкій шопотъ, но какъ только появился судъ, всѣ снова застыли въ напряженномъ ожиданіи. На мѣстѣ прежняго добродушнаго и грубоватаго Граньона возсѣдалъ новый предсѣдатель, Гюбаро, очень вѣжливый, изящный въ своихъ движеніяхъ и сладкорѣчивый. Этотъ маленькій человѣчекъ какъ будто весь былъ пропитанъ елейнымъ настроеніемъ, ласковая улыбка не сходила съ его лица, но взглядъ его холодныхъ, сѣрыхъ глазъ напоминалъ острый блескъ стали. Также мало походилъ и на прежняго прокурора реепублики, блестящаго Рауля де-ла-Биссоньера, настоящій прокуроръ, Пакаръ, очень высокій, худой, точно высохшій, и озабоченный смыть свое позорное прошлое быстрымъ повышеніемъ. Направо и налѣво отъ предсѣдателя сидѣли члены суда, личности совершенно незначащія, которые имѣли такой видъ, точно они въ сущности совсѣмъ не нужны и не несутъ никакой отвѣтственности. Прокуроръ сейчасъ же началъ раскладывать передъ собою цѣлую кипу бумагъ, которыя онъ перелистывалъ быстрымъ и рѣзкимъ движеніемъ руки.

Послѣ исполненія первыхъ формальностей и послѣ того, какъ былъ утвержденъ составъ присяжныхъ, началась перекличка свидѣтелей, которые всѣ одинъ за другимъ выходили изъ зала. Маркъ долженъ былъ выйти вмѣстѣ съ прочими. Затѣмъ предсѣдатель Гюбаро приступилъ, не торопясь, къ допросу Симона. Онъ говорилъ безучастнымъ голосомъ, въ которомъ чувствовалась неумолимая жестокость; всякая его фраза была составлена съ необыкновенною ловкостью и попадала въ цѣль, какъ оружіе, направленное умѣлой рукой. Его допросъ тянулся мучительно долго; онъ повторялъ каждую подробность прежняго слѣдствія, которое было уничтожено рѣшеніемъ кассаціоннаго суда; всѣ были очень удивлены такимъ пріемомъ, такъ какъ предполагали, что все прежнее будетъ оставлено въ сторонѣ, и судъ ограничится разсмотрѣніемъ тѣхъ вопросовъ, которые подали поводъ къ кассаціи; но вскорѣ стало очевиднымъ, что судъ, собранный въ Розанѣ, не придаетъ никакого значенія тому, что установлено дознаніемъ, вызвавшимъ вопросъ о кассаціи, и что предсѣдатель суда, пользуясь своимъ правомъ, рѣшилъ пересмотрѣть все дѣло Симона съ самаго начала. Вскорѣ, но тѣмъ вопросамъ, которые онъ задавалъ, можно было понять, что всѣ пункты обвиненія остались такими же, какими были и на первомъ разбирательствѣ дѣла. Опять начался допросъ о томъ, какъ Симонъ вернулся изъ Бомона по желѣзной дорогѣ, пріѣхалъ въ Мальбуа безъ двадцати минутъ одиннадцать, зашелъ проститься къ Зефирену, который ложился въ кровать, какъ онъ бросился на него въ припадкѣ безумія и наконецъ задушилъ его; только дойдя до этого пункта допроса, предсѣдатель ввелъ нѣкоторое измѣненіе, вызванное найденнымъ у отца Филибена оторваннымъ уголкомъ отъ прописи, на которомъ былъ штемпель школы братьевъ: теперь. Симона обвиняли въ томъ, что онъ добылъ себѣ эту пропись, заказалъ подложный штемпель и поддѣлалъ на углу прописи подпись отца Горгія. Повторялась всѣмъ извѣстная глупая исторія, нелѣпость которой понималъ даже братъ Горгій, признавшійся въ томъ, что подпись его не поддѣльна. Итакъ, все прежнее обвиненіе оставалось въ прежней силѣ и было дополнено лишь новой, грубой выдумкой, основанной на показаніяхъ экспертовъ Бадоша и Трабю, которые настаивали на безошибочности своей экспертизы, несмотря на полное признаніе брата Горгія. Для того, чтобы всѣмъ. была ясна сразу его точка зрѣнія, прокуроръ Пакаръ позволилъ себѣ вмѣшаться въ допросъ и обратиться къ обвиняемому, желая получить отъ него точныя отрицанія по поводу предполагаемой поддѣлки штемпеля.

Въ продолженіе этого длиннаго допроса обвиняемый держалъ себя такъ равнодушно, и видъ его былъ такой жалкій, что онъ никому не внушалъ сочувствія. Большинство, въ томъ числѣ и частъ его друзей, ожидали встрѣтить въ немъ человѣка возмущеннаго, грознаго судью, который явится на судъ, скрестивши руки и требуя возмездія за тѣ страданія, которыя онъ перенесъ; точно мертвый, возставшій изъ гроба, предстанетъ онъ передъ своими судьями. Симонъ же отвѣчалъ упавшимъ голосомъ, дрожа временами отъ приступовъ все еще его мучившей лихорадки, безъ всякаго признака возмущенія оскорбленной невинности, и, глядя на него, всѣ почувствовали сильное разочарованіе, а враги его объявляли во всеуслышаніе, что самый видъ его являлся уликой его преступности, печать которой лежала на всемъ его существѣ. Только одинъ разъ онъ вышелъ изъ себя, когда предсѣдатель спросилъ его о подложности штемпеля; Симону впервые приходилось слышать объ этомъ новомъ обвиненіи. Никакой серьезной улики не было; говорилось только, что какая-то женщина слышала отъ какого-то рабочаго, что онъ исполнилъ учителю школы въ Мальбуа довольно странный заказъ. Рѣзкій отвѣтъ Симона заставилъ председателя умолкнуть, тѣмъ болѣе, что и Дельбо всталъ, намѣреваясь опротестовать подобную настойчивостъ. Прокуроръ республики замѣтилъ, что хотя работника и не удалось разыскать, но самый фактъ тѣмъ не менѣе остается вполнѣ правдоподобнымъ.