Эмиль Золя - Истина

Онъ объяснилъ Марку все, что тяготило его, указалъ на тѣ вліянія, которыя руководили дѣлами. Ректоръ Форбъ, погруженный въ свои отвлеченныя занятія и желавшій сохранить со всѣми миръ, рѣшительно потребовалъ отъ него исполнить желаніе депутатовъ, чтобы не имѣть непріятностей со своимъ министерствомъ. Депутаты, во главѣ которыхъ стоялъ Гекторъ де-Сангльбефъ, дѣлали одну попытку за другой, чтобы добиться удаленія всѣхъ болѣе вліятельныхъ симонистовъ, которые занимали какъ правительственныя мѣста, такъ и учительскія должности; республиканскіе депутаты, и даже самый радикальный изъ нихъ — Лемарруа, не выказывали никакого протеста, боясь раздражить своихъ избирателей и лишиться голосовъ. Профессора и наставники слѣдовали теперь примѣру профессора Депеннилье и ходили къ обѣднѣ въ сопровожденіи женъ и дочерей. Въ лицеѣ религіозные обряды сдѣлались обязательными, и всякій, кто отъ нихъ уклонялся, получалъ дурную отмѣтку и всячески преслѣдовался, пока не оставлялъ заведенія. И здѣсь сказывалась тяжелая рука отца Крабо, который хотѣлъ властвовать всюду, какъ властвовалъ въ Вальмарійской коллегіи. Наглость клерикаловъ выказалась въ томъ, что они опредѣлили въ лицей нѣсколько профессоровъ-іезуитовъ, между тѣмъ какъ прежде они являлись лишь какъ духовные руководители.

— Вы сами видите, — закончилъ Сальванъ, — что послѣ осужденія Симона они являются хозяевами страны и пользуются для своего успѣха всеобщею подлостью и невѣжествомъ. Мы должны быть готовы къ тому, что насъ сметутъ съ лица земли въ угоду ихъ креатурамъ… Ходятъ уже слухи о томъ, чтобы отдать лучшую школу, въ Бомонѣ, мадемуазель Рузеръ. Жофръ, учитель въ Жонвилѣ, требуетъ повышенія за свои услуги и грозитъ направить свое вліяніе противъ аббата Коньяса, если ему въ этомъ откажутъ; его, кажется, прочатъ сюда. Дутрекенъ, бывшій республиканецъ, а теперь перешедшій на сторону церкви, выхлопоталъ двѣ школы для своихъ сыновей, отчаянныхъ націоналистовъ и ярыхъ антисимонистовъ. Такимъ образомъ мы очутимся среди полнаго торжества реакціи; положеніе крайне обострится — и кризисъ неминуемъ; я надѣюсь на то, что страна не перенесетъ такой громадной доли яда и выплюнетъ его обратно. Моя отставка рѣшена, — въ этомъ вы можете не сомнѣваться; я вы, мой другъ, полетите вмѣстѣ со мною.

Маркъ взглянулъ на него и улыбнулся; онъ понялъ теперь, зачѣмъ его вызвалъ Сальванъ.

— Итакъ, я обреченъ?

— Да, на этотъ разъ мнѣ кажется, что бѣда неминуема, и я рѣшилъ предупредить васъ. Дѣло еще не сдѣлано: Де-Баразеръ пока молчитъ, выжидаетъ, не высказывая своихъ намѣреній. Вы себѣ представить не можете, какъ осаждаютъ его со всѣхъ сторонъ и главнымъ образомъ добиваются вашей отставки. Здѣсь большую роль играетъ этотъ дуракъ Сангльбефъ, который пляшетъ на веревочкѣ у маркизы де-Буазъ, и она внѣ себя отъ злобы, что онъ плохо исполняетъ свою роль. Три раза онъ прибѣгалъ въ префектуру и угрожалъ Де-Баразеру жалобой въ палату депутатовъ, если онъ не столкуется съ префектомъ Энбизомъ о вашей отставкѣ. Мнѣ кажется, что вы бы погибли давно, еслибы графъ не прибѣгалъ къ такимъ дикимъ средствамъ. Но видите ли, мой дорогой другъ, Де-Баразеръ не можетъ дольше сопротивляться, и его нельзя даже за это упрекнуть. Вспомните, съ какою упорной настойчивостью онъ васъ поддерживалъ въ продолженіе столькихъ лѣтъ; ему удавалось дѣлать незначащія уступки вашимъ врагамъ, а васъ удержать на мѣстѣ; это былъ верхъ дипломатическаго акробатства. Но теперь наступилъ конецъ. Я даже не говорилъ ему о васъ, потому что всякое заступничество напрасно. Пусть онъ поступаетъ, какъ хочетъ, и я увѣренъ, что онъ придумываетъ какой-нибудь хитрый планъ. Де-Баразеръ слишкомъ преданъ дѣлу обязательнаго и безплатнаго свѣтскаго образованія, чтобы позволить выбить себя изъ сѣдла, да онъ и не привыкъ сдаваться врагамъ; въ свѣтской школѣ онъ видитъ единственное спасеніе для Франціи и не допуститъ, чтобы ее совершенно уничтожили.

Маркъ пересталъ улыбаться; онъ опустилъ голову въ печальной задумчивости.

— Для меня отставка будетъ ужаснымъ ударомъ, — прошепталъ онъ: — въ своей школѣ въ Мальбуа я оставлю лучшую часть моей души, которую я всецѣло отдавалъ заботамъ о дорогихъ школьникахъ. И сердце, и умъ — все принадлежало имъ. Чѣмъ я займусь, чѣмъ наполню свою разбитую жизнь? Я не способенъ ни на какое другое полезное дѣло; я отдался своей миссіи, и вдругъ моя дѣятельность прерывается въ такую минуту, когда Франція больше всего нуждается въ убѣжденныхъ работникахъ!

Но Сальванъ взялъ его за обѣ руки, стараясь разсѣять его печаль. Онъ заговорилъ веселымъ голосомъ:

— Не падайте духомъ! Не останемся же мы со сложенными руками, чортъ возьми!

Маркъ отвѣтилъ на его рукопожатіе и сказалъ:

— Вы правы. Когда немилость обрушивается на такого человѣка, какъ вы, то каждому можно идти за нимъ. Будущее наше.

Прошло еще нѣсколько дней. Клерикалы торопились отпраздновать свою побѣду въ Мальбуа. Прежде всего они озаботились вернуть школѣ братьевъ ея ореолъ и способствовать ея процвѣтанію. Они прежде всего воспользовались ударомъ, нанесеннымъ свѣтской школѣ, и всюду кричали о необыкновенной ангельской чистотѣ конгрегаціонныхъ школъ, и, благодаря усерднымъ проискамъ, имъ удалось заманить къ себѣ около десятка новыхъ учениковъ. Но капуцины оказались гораздо смѣлѣе и нахальнѣе. Они увѣряли всѣхъ, что дѣлу помогъ никто иной, какъ Антоній Падуанскій, благодаря тѣмъ деньгамъ, которыя вѣрующіе опускали въ ящикъ передъ его изображеніемъ, прося его о торжествѣ клерикальной партіи и о погибели Симона. Это чудо еще болѣе возвысило значеніе святого, и денежныя пожертвованія стекались со всѣхъ сторонъ. Отецъ Ѳеодосій съ важнымъ, торжествующимъ видомъ поучалъ вѣрующихъ, и вотъ ему внезапно пришла въ голову геніальная финансовая комбинація: онъ рѣшилъ выпустить облигаціи по пяти франковъ съ десятью купонами, по пятидесяти сантимовъ каждый. Этими купонами можно было оплачивать всевозможныя церковныя требы, а общую сумму платежа получить въ раю. Кромѣ того, на двадцать облигацій выдавалась премія — раскрашенная статуетка св. Антонія, а сто облигацій обезпечивали годовую обѣдню. По всей странѣ были разосланы всевозможныя широковѣщательныя объявленія, въ которыхъ говорилось между прочимъ, что святой оплатитъ на томъ свѣтѣ во сто разъ каждую облигацію. Въ концѣ стояла слѣдующая фраза: «Эти облигаціи представляютъ сверхъестественную выгоду и полное обезпеченіе. Никакая финансовая катастрофа не можетъ ихъ подорвать. Даже свѣтопреставленіе не лишило бы собственниковъ права получить деньги вмѣстѣ съ процентами».

Успѣхъ этой финансовой комбинація былъ громадный. Милліоны облигацій разошлись въ нѣсколько мѣсяцевъ. Неимущія ханжи покупали билеты въ складчину и потомъ раздѣляли между собою купоны. Всѣ легковѣрныя и страждующія души отдавали свои деньги на эту странную лотерею, главный выигрышъ которой была столь желанная надежда на спокойную и радостную жизнь на томъ свѣтѣ. Вскорѣ распространился слухъ, что монсеньеръ Бержеро запретилъ такую недостойную спекуляцію, возмущавшую многихъ искреннихъ и благоразумныхъ католиковъ. Но пораженіе симонистовъ поставило его въ очень невыгодное отношеніе ко всему духовенству, которое упрекало его въ негласной поддержкѣ ихъ врага; поэтому онъ не посмѣлъ выступить противъ нихъ съ обличеніемъ, и ему оставалось лишь молиться Богу и просить Его о снисхожденіи къ его слабости; если онъ не изгонялъ торгашей изъ храма, то ради того, чтобы спасти самый храмъ, который легко могъ быть покинутъ лишенными вѣры людьми. Но кюрэ Сенъ-Мартенской церкви, аббатъ Кандьё, былъ слишкомъ возмущенъ такой продѣлкой монаховъ; вторичное осужденіе Симона было для него мучительнымъ ударомъ, и онъ въ ужасѣ слѣдилъ за тѣмъ, какъ ловко воспользовались клерикалы такою вопіющею несправедливостью. Съ самаго дня преступленія аббатъ Кандьё былъ увѣренъ въ невинности Симона, и ему было невыносимо видѣть, какъ священники и всѣ вѣрующіе христіане съ остервенѣніемъ добивались осужденія несчастнаго страдальца; аббатъ Кандьё мечталъ о созданіи независимой церкви для Франціи, основанной на болѣе широкихъ демократическихъ принципахъ, и теперь убѣдился вполнѣ въ невозможности осуществить свою мечту. Кромѣ того, капуцины своими происками отвлекали отъ его церкви всѣхъ вѣрующихъ, и его приходъ совершенно обнищалъ. Пожертвованія, требы — все направлялось къ часовнѣ Капуциновъ, къ стопамъ св. Антонія. Самъ аббатъ Кандьё велъ очень скромную жизнь и не боялся лишеній, но онъ страдалъ за своихъ бѣдныхъ, которыхъ не могъ поддерживать. Выпускъ облигацій съ расплатою за нихъ въ раю окончательно возмутилъ этого честнаго человѣка; такая чудовищная, недостойная ловушка лишила его всякаго христіанскаго смиренія. Онъ, публично, съ каѳедры, выказалъ свое негодованіе противъ такой безстыдной эксплуатаціи и, какъ вѣрный пастырь церкви, оплакивалъ ея паденіе. Что станется съ великимъ христіанствомъ, обновившимъ міръ, если недостойные слуги ея унизятъ и опозорятъ ее, свергнутъ съ той идеальной высоты, на которой она была утверждена вѣками? Аббатъ направился къ своему другу и начальнику, епископу Бержеро. Сознавая, что этотъ достойный старецъ настолько пострадалъ въ борьбѣ, что уже неспособенъ на серьезное сопротивленіе, и чувствуя свое собственное безсиліе, аббатъ Кандьё рѣшилъ подать въ отставку, оставить свой приходъ и церковь, не желая долѣе служить ея новому культу самаго низменнаго суевѣрія; онъ поселился въ небольшомъ домикѣ на самой окраинѣ города и жилъ доходами съ весьма скудной ренты.