Эмиль Золя - Истина

— Конечно; я думалъ объ этомъ, но отказаться отъ борьбы постыдно.

— Кромѣ того, мой другъ, я должна сказать тебѣ откровенно, что боюсь, какъ бы наши отношенія съ бабушкой не разстроились окончательно. Съ моею матерью еще можно столковаться; но бабушка, ты самъ знаешь, чрезвычайно раздражительна; она вообразитъ, что ты явишься сюда въ качествѣ антихриста. Я увѣрена, что намъ придется разойтись съ ней.

Наступило неловкое молчаніе. Маркъ продолжалъ:

— Такъ, значитъ, ты мнѣ совѣтуешь отказаться, ты не сочувствуешь моему перемѣщенію, тебѣ было бы непріятно, еслибы я принялъ это мѣсто?

Она взглянула на него и проговорила съ искреннимъ порывомъ откровенности:

— Могу ли я не сочувствовать тебѣ, мой другъ! Мнѣ больно слушать отъ тебя такія слова. Ты долженъ поступать согласно со своею совѣстью, такъ, какъ ты того желаешь. Ты — единственный судья своихъ поступковъ, и я заранѣе одобряю твое рѣшеніе.

Все-жъ-таки онъ замѣтилъ, что голосъ ея задрожалъ, точно она боялась чего-то, въ чемъ не хотѣла признаться. Вновь наступило молчаніе. Маркъ взялъ руки Женевьевы, желая успокоить ее, и горячо ихъ поцѣловалъ.

— Ты уже рѣшилъ, мой другъ? — спросила она его.

— Да, я рѣшилъ принять это мѣсто; поступить иначе было бы недобросовѣстно.

— Ну, что-жъ! Такъ какъ у насъ есть полтора часа времени до отхода слѣдующаго поѣзда, то, мнѣ думается, лучше всего вернуться сейчасъ къ бабушкѣ и сообщить ей наше рѣшеніе… Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты поступилъ по отношенію къ ней вполнѣ откровенно, безо всякой утайки.

Женевьева все время не спускала съ него глазъ и Маркъ былъ увѣренъ, что она говоритъ вполнѣ искренно, хотя, видимо, была нѣсколько опечалена.

— Ты права, дорогая, — пойдемъ сейчасъ къ бабушкѣ.

Они медленно двинулись по направленію къ площади Капуциновъ. Луиза, которую мать держала за руку, нѣсколько задерживала ихъ, такъ какъ еще плохо двигалась маленькими шажками. Апрѣльскій вечеръ былъ чудный. Супруги прошли весь путь, не обмолвившись словомъ, погруженные въ серьезныя думы. Площадь была совершенно пустынна, и домикъ обѣихъ старушекъ, казалось, дремалъ среди окружавшей его тишины. Они застали госпожу Дюпаркъ въ салонѣ, на кушеткѣ, съ вытянутой больной ногой; она вязала чулки для благотворительной цѣли; госпожа Бертеро сидѣла у окна, занятая вышивкой.

Удивившись возвращенію Женевьевы, да еще въ сопровожденіи Марка, старуха опустила вязанье и даже не пригласила ихъ сѣсть, ожидая, что они скажутъ. Когда Маркъ сообщилъ ей о томъ предложеніи, которое было ему сдѣлано, и о своемъ рѣшеніи принять мѣсто преподавателя въ Мальбуа, о чемъ онъ доводитъ до ея свѣдѣнія изъ чувства сыновняго уваженія, — старуха привскочила на мѣстѣ и сперва только пожала плечами.

— Вы съ ума сошли, мой другъ? Вы не останетесь на этомъ мѣстѣ и трехъ недѣль.

— Но почему?

— Какъ почему? Да потому, что вы — не тотъ преподаватель. какой намъ нуженъ. Вы сами знаете о благочестивомъ настроеніи страны и о торжествѣ церкви. Съ вашими революціонными идеями вы создадите себѣ невозможное положеніе и въ самомъ непродолжительномъ времени будете на ножахъ со всѣмъ населеніемъ.

— Такъ что-жъ? Я готовъ на борьбу! Къ сожалѣнію, кто хочетъ, побѣдить, не долженъ избѣгать борьбы.

Тогда старуха не на шутку разсердилась.

— Не говорите глупостей! Всему виною ваша гордость, ваше возмущеніе противъ Бora! Вы лишь песчинка, мой другъ, и мнѣ васъ жаль. Напрасно вы полагаете, что достаточно сильны, чтобы побѣдить въ такой борьбѣ, въ которой и Богъ, и люди обратятъ васъ въ ничто.

— Я возлагаю надежды не на свои силы, а на торжество разума и правды.

— Да… я знаю. Но мнѣ до этого нѣтъ дѣла. Слышите, я не хочу, чтобы вы заняли здѣсь мѣсто наставника, потому что я дорожу своимъ спокойствіемъ, потому что для меня было бы больно и стыдно видѣть у себя Женевьеву, жену человѣка, не вѣрующаго въ Бога и въ свое отечество, возмущающаго души всѣхъ благочестивыхъ людей… Повторяю, это — сумасшествіе. Вы должны отказаться..

Огорченная до глубины души такою ссорою, госпожа Бертеро склонилась надъ работой. Женевьева стояла блѣдная, держа за руку Луизу, которая въ страхѣ спряталась за юбку матери. Маркъ отвѣтилъ спокойно, не возвышая голоса:

— Нѣтъ, я не могу отказаться. Мое рѣшеніе непоколебимо, и я желалъ сообщить вамъ объ этомъ, — только и всего.

Госпожа Дюпаркъ послѣ такого отвѣта потеряла всякое самообладаніе; болѣзнь приковывала ее къ мѣсту, но руки ея протянулись съ угрозой; ей было невыносимо видѣть такое упорство: она слишкомъ привыкла, чтобы всѣ ей повиновались. Въ эту минуту у нея вырвались слова, которыхъ она даже не хотѣла высказать; они вырвались бѣшенымъ потокомъ.

— Сознавайтесь, сознавайтесь во всемъ! Вы хотите поселиться здѣсь, чтобы заниматься этимъ отвратительнымъ дѣломъ Симона? А! Вы все еще стоите за этихъ проклятыхъ жидовъ; вы хотите опять переворошить всю эту грязь, чтобы разыскать какого-нибудь невиннаго человѣка, котораго вы пошлете на каторгу, на мѣсто вашего гнуснаго убійцы, столь справедливо осужденнаго? А этотъ невинный, — не правда ли, вы настаиваете на томъ, что онъ находится среди благочестивыхъ церковнослужителей?.. признавайтесь! признавайтесь!

Маркъ не могъ удержаться отъ улыбки: онъ отлично понималъ, что причиной гнѣва старухи было все то же дѣло Симона, страхъ передъ тѣмъ, что оно снова выступитъ на свѣтъ Божій, и что, наконецъ, схватятъ настоящаго преступника. Онъ зналъ, что за госпожой Дюпаркъ скрывается ея духовникъ, отецъ Крабо; отсюда проистекало нежеланіе видѣть его, Марка, преподавателемъ въ Мальбуа; они желали имѣть здѣсь человѣка, который былъ бы послушнымъ орудіемъ въ рукахъ братьевъ.

— Конечно, — отвѣтилъ Маркъ все тѣмъ же спокойнымъ тономъ, — я продолжаю не сомнѣваться въ невинности моего товарища Симона и употреблю всѣ усилія, чтобы его невинность была, наконецъ, признана и доказана.

Госпожа Дюпаркъ гнѣвно обратилась въ сторону госпожи Бертеро.

— Вы слышите — и ничего не говорите! Наше имя будетъ замѣшано въ этой грязной исторіи! Наша дочь очутится въ лагерѣ нашихъ враговъ, ненавистниковъ общества и религіи… Вѣдь ты ея мать! Образумь ее, скажи, что это невозможно, что она должна противиться такой мерзости, чтобы спасти свою честь и нашу!

Госпожа Дюпаркъ обратилась къ госпожѣ Бертеро, руки которой дрожали отъ волненія; она уронила работу и въ ужасѣ прислушивалась къ этой перебранкѣ. Съ минуту она просидѣла въ молчаніи, не будучи въ состояніи сразу выйти изъ того подавленнаго унынія, въ которомъ постоянно находилась; наконецъ, она рѣшилась:

— Твоя бабушка права, дочь моя: твой долгъ — не допускать поступка, за который ты понесешь свою долю отвѣтственности. Твой мужъ любитъ тебя и послушаетъ; ты одна можешь найти доступъ къ его сердцу и уму. Твой отецъ никогда не противился моимъ желаніямъ въ вопросахъ совѣсти.