Ванда Василевская - Пламя на болотах

— Вы мне зубы не заговаривайте! Дурака валяете, что ли? Где тут у вас мирные люди? А кто же у меня дом сжег, кто мне хлеб поджег, кто отравил собаку, кто стрелял в меня в лесу? Разбойники эти ваши мирные люди, да и вы вместе с ними!

Серые глазки старосты сверкнули.

— Какой я разбойник… Я выбранный и утвержденный староста, чиновник вроде. А тут еще ничего не известно, наговорить на всякого легко… Вот вы в поджоге Ивана подозревали, а что вышло? Иван преспокойно сидел у брата и знать ни о чем не знал. Или с собакой… Уж как господин комендант доискивался, а ничего не узнал. Может, и отравили, а может, пес сам нажрался чего-нибудь, да и заболел, мало ли отчего собаки подыхают? А о хлебе я и вовсе в первый раз слышу, вы ничего не говорили. Люди у нас как люди, конечно, всякие попадаются, а все же народ мирный…

Осадник задыхался от злости. Голова болела, ее будто разрывало изнутри, тело пылало в жару, раздражал торчащий у кровати староста. Но в этот момент вмешалась госпожа Плонская:

— Так вы примите еще один порошок. Стефек посидит около вас, а староста уж устроит там это дело с комендантом. Я теперь пойду домой; если что-нибудь понадобится, ты, Стефек, дай тогда знать.

Она вышла, подметая пол длинной порыжевшей юбкой. Вслед за ней вышел, наклоняясь в дверях, и староста. Стефек сел на лавку и, смущенный, смотрел в окно.

— Что панна Ядвиня делает?

— По дому… Как всегда… Вечерком, может, заглянет к вам. Как вы думаете, может, послать за доктором?

— Зачем доктора? Полежу до завтра и встану. Башка у меня крепкая, не так-то легко будет хамам свернуть ее.

— А все же не мешало бы вам быть поосторожнее. Зачем вам все это?

Хожиняк лежал, глядя в потолок. Он не отвечал, даже не слышал всего, что говорил Стефек. По доскам потолка извивались перепутанные полосы, тени каких-то смутных образов, сучья в потолке гримасничали, принимая очертания уродливых лиц.

— Я на вашем месте уехал бы отсюда. Все равно они вам не дадут покою. Они рассчитывали ту землю, что досталась вам, получить по парцелляции [6] Парцелляция — продажа мелкими участками помещичьей земли. . А теперь у них отняли еще и этот луг на Оцинке… Зачем вам все это? Что вы, не можете где-нибудь в другом месте устроиться? Еще опять вас сожгут или другое что… Вы как-то с самого начала не сумели с ними…

Хожиняк с усилием разорвал густую завесу, отделяющую его от действительности, мешающую дышать, говорить, думать.

— Убраться отсюда? Теперь? Не-ет… Большевикам не поддался, а хамам поддамся? Это хамы, хамы, хамы, хоть вы с ними, говорят, водитесь.

— Это мои соседи… — тихо сказал Стефек и покраснел.

— Соседи? Гайдамаки они, разбойники, убийцы, поджигатели! Что я им сделал дурного, а? Приехал, хотел спокойно работать, хозяйничать, как человек, а они что? Что им от меня надо?

— Видите ли, вы отняли у них землю…

Хожиняк даже приподнялся на постели.

— Какую землю? Я у них забрал землю?

Стефек опять покраснел.

— По их мнению, да… Они полагали, что когда эту землю будут парцеллировать, ее получат они. А вы приехали, и земля для них пропала.

— Я честно заработал эту землю. Три года на фронте, совсем еще сопляком ушел из дому, бежал, потому что меня не пускали. Потом большевистская война… Ранен был, крест заслужил! Я сто раз заплатил за эту землю. Я сражался за отчизну, не жалея своей крови… Но это враги, враги! Хуже тех, что там, на фронте! Коммунистическая банда!

Он ослабел и снова упал на подушки. Стефек неуверенно смотрел в пол.

— В вас стреляли не коммунисты, и не коммунисты подожгли ваш дом. Обыкновенные крестьяне. А что вы говорите — враги… Так, видите ли, это уж так, они могут быть или врагами, или друзьями. Они здесь сидят давно, спокон веку. Им и так тяжело, а тут еще…

Он с трудом искал слов. Но, взглянув на осадника, понял, что все эти слова не доходят до его затемненного жаром сознания. Хожиняк дышал тяжело, со свистом. Руки его блуждали по одеялу, пальцы бессознательно сгибались и разгибались. Помутившимися глазами он водил по потолку, словно там, на свежих, еще полных смолистого сока досках было начертано его полное неоспоримое право на заработанную кровью землю. Ведь он был не из тех, которые скрываются, прячутся от фронта, бродяжничают, спекулируют, а потом, когда все уже кончено, появляются как из-под земли и громко кричат о своих заслугах.

Он не таков. Когда надо было, он пошел сражаться и в то время не думал, погибнет он или нет, а хотел только хорошо, как полагается, сделать свое дело. А когда ему дали участок, когда рассказали ему о его обязанностях, об ожидающей здесь работе, он поехал с самыми лучшими намерениями. Ведь он не хотел ничего иного, как только честно работать на своей земле. Показать мужикам, как даже на болотах и песках можно получать урожаи, как обрабатывать землю под рожь, как кормить корову, чтобы она давала молоко, а не один навоз, как здешние коровы.

Показать, что такое Польша, темным украинским мужикам, убедить их. Защищать польское дело здесь, где людей подстрекают лживые листки, переправляемые с той стороны границы, куда проникает еврейская агитация, ведущая к несчастьям и гибели. Но его приняли… Ох, как они его приняли…

Он забыл о Стефеке, забыл обо всем и помнил только свою жгучую, мучительную обиду.

И с этим ощущением безграничной обиды он уснул. Сон был тяжелый, лихорадочный, но, проснувшись к вечеру, он чувствовал себя уж много лучше и смог подробно переговорить с подъехавшим как раз комендантом.

— Ну и задали же вам выволочку, вы прямо на человека не похожи! Знаете по крайней мере, кто это сделал?

— Теперь знаю.

— Ну и прекрасно. Но расскажите-ка все, что было, по порядку.

Хожиняк рассказал с самого начала. Комендант протянул под столом длинные ноги и время от времени записывал.

— Вы его точно узнали?

— Точно. Ведь он был в полутора шагах, и я разговаривал с ним.

— А второй?

— Не знаю. Тот сидел в лодке и не шевелился. А ведь было совсем темно, так что я не видел.

— Так, так… Ну, я сейчас зайду к Иванихе, потому что самой-то птички, полагаю, уже нет в гнездышке. Новые хлопоты… Но теперь-то мы его поймаем, не беспокойтесь! Я пущу по его следам Людзика, а этот не отступится, новые сапоги на нет стопчет, а не отступится. Такой уж он уродился заядлый, этот Людзик. А вы теперь одни не ночуйте.

— Я останусь на ночь, — заявил Стефек. — Постелю себе на скамейке. Если что понадобится, буду под рукой.

Комендант пристально поглядел на него.

— Вот и хорошо. А то как же можно оставлять больного одного, хоть он и военная косточка… Ну, ничего ему не будет, выздоровеет. А я тоже пойду посмотрю, что там и как, а потом переночую у старосты, поздно ведь будет ехать. Или вот что — вы в карты играете?