Ванда Василевская - Пламя на болотах

Утро все разгоралось, и, наконец, на верхушках деревьев ярким золотом вспыхнуло молодое солнце. Ожили, зашелестели ольхи. Запела птица, за ней другая, третья. Ручей суживался, бежал все более мелкой струей, заросшей листьями конского щавеля и широкими тарелками лопуха. Стараясь не шуметь, Людзик уже не греб, а изо всех сил отталкивался, упираясь веслом в вязкое дно ручья. Здесь ольхи кончались, переходили в частый кустарник, а вместе с ольхами кончался и ручеек. Дальше была лишь просторная трясина, заросшая тростниками, и стена осоки выше человеческого роста.

Полицейский осторожно вылез. Из тростников вылетели цапли и величественным, плавным полетом понеслись одна за другой к реке. Верно, они ночевали где-то здесь, отбившись от пустых в эту пору гнезд в неведомом лесу. Людзик нагнулся и стал тихонько пробираться сквозь кусты. Справа и слева было болото — предательская рыжая трясина, зацветшая пятнами яркой зелени. Узкий перешеек между болотами привел его, наконец, на какой-то островок — кочку. Он приостановился. Прямо перед ним, в нескольких шагах, серели потемневшие от росы следы костра. Рядом лежала охапка тростника и сухой травы, явно служившая постелью. Но никого не было видно. Он внимательно оглянулся кругом и подошел поближе. Костер потух недавно; раскопав кучу золы, он еще почувствовал слабое дыхание тепла… На росистой седой, отливающей голубизной траве виднелись удаляющиеся следы — темный отпечаток ног. У Людзика лихорадочно заколотилось сердце — с пальцем на курке, кошачьими шагами он двинулся по следу. Но след запутывался, терялся и, наконец, совершенно исчез в чаще тростника. Полицейский выругался сквозь зубы. Он стал осматривать тростник, осоку, стебель за стеблем, сантиметр за сантиметром. Да, кто-то прошел здесь, и притом прошел только что, Людзик инстинктивно обернулся. Ему вдруг показалось, что откуда-то за ним наблюдают внимательные глаза, — они были совсем близко, быть может тут же рядом, в тростнике. Он притаил дыхание, но не услышал ничего, кроме плеска и гомона водяной птицы. За тростником, должно быть, было небольшое озерцо, из него-то и вытекал ручей, по которому он приплыл сюда. Он попытался продвинуться дальше, но вскоре почувствовал, как предательски подается под ногами почва. На большом пространстве земля колыхалась под ногами, словно огромные медленные качели. Людзик отступил и вернулся на полянку. Здесь ничего не изменилось, только следы ног на росистой траве перепутались с его следами и стали менее четкими. Солнце уже и сюда добиралось сквозь кружево ольховых ветвей.

Дело было безнадежное, и он решил вернуться. Безошибочное чутье говорило ему, что он попал на верный след. Он даже присмотрел себе наблюдательную позицию — углубление в развилке ольхи, выросшей тремя стволами из одного корня, прикрытой кустами и хмелем. Придется прийти сюда тотчас пополудни и терпеливо дожидаться вечера. Зверь вернется в свое логово, и тогда легко будет поймать его.

Но когда он прошел несколько десятков шагов по направлению к ручью, где оставил лодку, и добрался до болотистого берега, ему показалось, что он спит и ему снится сон: лодки не было.

На этот раз он уже выругался вслух. Для верности поискал подальше, но лодки не было и за выступом берега. Сам себе не веря, он пытался предположить, что вода унесла лодку, и тогда она должна была застрять где-нибудь у ближайшего поворота. Надо просто идти вдоль берега, пока он не найдет ее.

Но, сделав несколько шагов, он понял, что берегом ему не пройти. Весь берег был сплошным болотом. То и дело попадались маленькие предательские озерца, бездонные ямы, наполненные черной водой, поросшие густой зеленой ряской. Он подумал с минуту у ручейка и решительно влез в воду. Она неприятно захлюпала, с болотистого дна поднимались пузырьки воздуха и с тихим шипением лопались на поверхности. Воды было немного, но сапоги глубоко уходили в вязкий ил. Кое-где нога нащупывала в жидкой грязи что-то твердое, и тогда холодная дрожь пробегала по спине полицейского. Ему казалось, что он наступил на тело утопленника. Вообще черт его знает, что там таилось в болоте и вытекающих из него ручьях. Вдобавок ко всему он непрестанно чувствовал на себе взгляд чьих-то глаз, пристально следящих за ним, почти осязаемых, и все крепче сжимал рукоятку револьвера. То и дело он пытался выйти на берег, но повсюду почва под ольхами оказывалась раскисшим болотом. Наконец, ему удалось найти более сухое место. Он вылез из воды, по пояс облепленный грязью, и двинулся по берегу ручья, для очистки совести поглядывая, не покажется ли где-нибудь зацепившаяся за выступ берега лодка. Но лодки не было ни здесь, ни на широком просторе, куда он вышел, когда зеленый ольховый полумрак кончился и перед ним заиграла солнечными блестками голубая поверхность реки. Он пошел вниз по течению, чтобы сбить со следа, и окружной дорогой добрался, наконец, до Паленчиц. Ему пришлось долго кричать и звать, прежде чем похожий на медведя перевозчик догадался, что надо подать лодку. Он украдкой посматривал на покрытый грязью мундир, на голенища сапог, почти невидимые под слоем быстро просыхающего ила. Людзик старался компенсировать все это начальственным выражением лица. Он уже много раз репетировал перед зеркалом это выражение — слегка нахмуренные брови, холодный, ничего не выражающий взгляд, крепко стиснутые губы. Это удерживало от всяческих вопросов, хотя в здешних местах вообще чрезвычайно редко задавали вопросы.

Зато его забросал вопросами комендант, который вошел в комнату постовых и с притворным участием смотрел на переодевание Людзика.

— А я уж думал, что вас где-нибудь кокнули… Со вчерашнего полдня все нет и нет… Ну и влезли же вы в болото, весь в грязи. Тонули, что ли?

Людзик возился со своей рубашкой, которая никак не проходила через голову. Наконец, он высвободился и со злостью взглянул на начальника. Эх, не так можно было бы на него взглянуть, кабы не это глупейшее исчезновение лодки… Но все равно он поймает того негодяя, сдохнет, а поймает.

— Вы бы отдохнули хоть немного, а то на что это похоже… Прямо как привидение выглядите, — болтал комендант, не без удовлетворения заметив, что юношеские гладкие до этого щеки подчиненного теперь впали, под глазами залегли черные тени, а небритый подбородок темнеет, словно плохо вымытый.

— Отдохну, когда арестую Пискора, — ответил тот сухо, натягивая запасные сапоги.

— Э, ищи ветра в поле… Это так говорится: поймаю, а попробуйте-ка, поймайте! Они тут каждую тропинку, каждую лазейку знают, по болотам ходят, как вы по шоссе. Да еще один другому помогают, предупреждают. Идите-ка лучше обедать.

Лишь теперь Людзик вспомнил, что уже около суток ничего в рот не брал. И он торопливо принялся за еду, обдумывая план засады. Как на непреодолимое препятствие натыкался он в своих расчетах все на одно и то же — на исчезновение лодки. Видел ли его Иван? И Иван ли это был?