Ванда Василевская - Пламя на болотах

— Гляди, гляди, — зашептали в толпе, — без чернил пишет!

— Э, без чернил! Чернила, видать, в середке…

— Как это может быть, в середке? Пустяки говорите!

— И вправду пишет!

— Во, господские штучки!

Они умолкли, так как комиссар поднял голову.

— Деревня пользуется сервитутами, да?

Мужики тревожно переглянулись.

Староста искоса заглянул в бумаги, но ничего не понял.

— Ишь, с сервитутов начинает, — шепнул кто-то у дверей.

— Хитрая бестия!

Комиссар выждал с минуту.

— Так как же с этими сервитутами?

Староста открыл было рот, но Пильнюк предупредил его:

— Сервитуты, конечно, есть, как же без сервитутов? Есть…

— Есть, есть, как же, — подтвердили остальные.

— Сколько земли у вас по сервитутам?

В избе воцарилось гробовое молчание.

— Это земли-то? — удивился Семенюк.

— Земли-то нисколько нет, — разъяснил староста.

Комиссар нетерпеливо пожал плечами.

— Как же так, вы же сами говорите, что сервитуты есть?

— Да сервитуты-то есть, как же без них?

— Ну так, значит, как же?

— Ну, на землю, на нее сервитутов нет. А только на выгон.

— И на луга.

— Ну вот, именно! Так сколько же у вас всего по сервитутам?

Мужики снова переглянулись. Вот где зарыта собака. Налоги за сервитуты, наверно, будут насчитывать с гектара.

— Говори, Павел!

— Говори ты, Кузьма!

— Староста пусть говорит…

— Э, что староста знает! Говори, Саша!

Подталкиваемый несколькими руками, Пильнюк выступил вперед.

— Как сказать? За рекой вроде пастбище… Ну, там немного… Опять же конского выгона клочок…

— Ну ладно, у меня здесь есть карты, только неразмеченные. Сколько всего?

Пильнюк лихорадочно производил про себя деление. Подсчитывал и делил. Мгновение колебался.

— А всего… Всего по сервитуту будет… двести гектаров.

Застывшая в напряжении толпа облегченно вздохнула.

— Двести, двести, — торопливо подтвердил староста, а за ним и остальные.

— Пишите, пожалуйста, — обратился комиссар к помощнику.

И все глаза снова обратились на странный предмет, на самопишущую ручку, которая быстро забегала по бумаге, оставляя на ней ровные ряды букв.

— Так, стало быть, двести гектаров…

Помощник торопливо писал, покусывая нижнюю губу.

— Ну, так я вам теперь прочту, а потом вы подпишете.

Он читал медленно, ясно, но мужики и не думали слушать. Вот хитрец этот Пильнюк! Ишь ведь что вывез — двести!

— Я полагаю, вы довольны, что этот вопрос, наконец, будет разрешен, — благожелательно сказал комиссар.

Мужики опустили глаза, чтобы скрыть хитрый блеск радости. Еще бы недовольны! Ох, и хитрый же этот Пильнюк! Умен, ничего не скажешь, умен! А комиссар-то! Вроде и ученый, а сразу поверил!

Первым подписался староста, вслед за ним и остальные. Как кто умел. Были такие, что могли подписаться даже и польскими буквами, другие по-украински, а некоторые и крестиками. Как кто умел.

Комиссар складывал бумаги и спрашивал, как проехать в усадьбу.

— Я всегда предпочитаю сперва договориться с крестьянами, — говорил он старосте. — А в усадьбу потом. Тогда уж знаешь, чего держаться.

Староста внимательно поглядел на него.

— Да, да… Я ведь сам родом из деревни, — сказал комиссар и погладил всклокоченную головку Старостиной внучки, вертевшейся около брички.

— Из деревни, — насмешливо пробормотал Семенюк, когда лошади тронулись по направлению к усадьбе.

— Смотри-ка, вроде и ученый, а сразу поверил…

— Хо-хо! Пильнюк — он всякого проведет!

— Мужики! А ведь о налогах-то он ничего не говорил?

— Не такой он дурак, чтобы сразу говорить. А вот поедет в город, запишут в книжки, да и пришлют бумажку — плати!

— Ну и Пильнюк, вот голова-то!

— У меня аж дух захватило, как услышал!

— Я сразу сказал: пусть, мол, Пильнюк говорит!

— Ловко придумал! А вылез бы какой дурак, и что бы было?

— Ну ладно, удалось…

Они расходились, довольные. Женщины тащили обратно в избы поросят и овец. Владек вторично понесся на выгон, предупредить, что можно возвращаться в обычное время. А солнце уже клонилось к закату, и пастухи стали загонять коров к реке. Голодный скот, который едва мог ущипнуть что-нибудь на вытоптанном, тощем лугу, пестрым стадом теснился у брода. С плеском и хлюпаньем входил в реку. Пастухи подгоняли его резкими окриками, тогда он вдруг бросался бегом, из-под копыт разбрызгивая фонтаны. Вся скотина не помещалась на узкой песчаной отмели, выступавшей почти на поверхность воды; коровы, теряя почву под ногами, пускались вплавь, погружаясь по шеи в воду. С шумом и плеском они выбирались на берег, шли всем стадом вверх, к деревне, и там уже разъединялись, сворачивая поодиночке на свои дворы.

— Ольга! Скотина идет! — заорал маленький Петрик, и девушка кинулась открывать ворота. Вбежали четыре худые коровы и сразу стали оглядываться в поисках еды. Одна схватила вязанку соломы, брошенную возле хлева.

Ольга вынесла из избы оцинкованное ведро и подошла к коровам.

— Ну, Пеструшка, Пеструшка, стой, стой…

Она присела, поставила между коленями ведро и потянула за соски. Тоненькая струйка молока зазвенела по жести. Но Пеструшке надоела солома, и она двинулась дальше. Ольга, едва успев схватить ведро, побежала за ней. Корова остановилась у забора.

— Пеструшка, да стой же…

Кустики сорной травы, торчащие по ту сторону забора, задержали корову на несколько минут. Но закончить доение все же не удалось — она опять отправилась на поиски.

— Вот упрямая! Хоть бы минуту постояла! Сколько набегаешься, пока ее выдоишь!

Ольга ходила с ведром за коровами, а они бродили по всему двору в поисках чего-нибудь съедобного. Наконец, ей удалось выдоить последнюю. На дне ведра белело кварты полторы молока.

«Могла бы и мать подоить хоть одну. И спина и ноги заболят, пока их всех выдоишь», — сердито подумала девушка, внося ведро в сени.

В сенях возился Петрик. Он связывал лыком деревянные крылья маленькой ветряной мельницы.

— А где же отец?

— Опять пошел к старосте.

— К старосте? А зачем?

— Не знаю…

С улицы прибежал Семка.

— Ты смотри не испорти мельницы, завтра поставим ее на воде.

— Поставим, — обрадовался ребенок.

— Не знаешь, Семка, зачем отец пошел к старосте?

— Семенюк пошел, и отец с ним. Я и не спрашивал.

А в избе старосты снова было полно народу. Еще больше, чем утром. У стола сидел ехидно ухмыляющийся Хмелянчук.

— Нечего сказать, наделали вы делов, умно, очень умно….

— А что, разве не умно, а?

— Да ничего. Я как раз пришел к управляющему поговорить о молотилке, вдруг комиссар подъезжает. Управляющий аж побелел. Я думаю, стоит послушать. Строгий человек господин комиссар, очень строгий… Сразу так и насел на управляющего. Крестьяне, говорит, уже подписали протокол. Я слушаю, что будет, а у управляющего руки дрожат. Комиссар и говорит… Собственными ушами слышал, а то, если бы мне кто рассказал, и не поверил бы… «Так вот, господин управляющий, — это комиссар-то говорит, — крестьяне единогласно показали, что пользуются по сервитуту двумястами гектарами… Так что я очень прошу вас не чинить никаких затруднений; никаких проволочек я не допущу». Управляющий прямо обалдел, а потом и говорит: «Зачем же мне чинить препятствия? Действительно, крестьяне пользуются двумястами гектарами».