Михаил Загоскин - Брынский лес

— Ну, верно, — подхватил купец, — и этот не простой отщепенец; но злобный и яко лев рыкающий на православие еретик!

— А, может статься, и хуже, — промолвил вполголоса приказчик. — Видел ли ты, хозяин, какой у него ножище?

— А что ты думаешь?.. В самом деле!.. Глаза у него такие воровские, речь буйная, — ну вот так и смотрит душегубцем!

— А разве здесь разбойники водятся? — спросил Левшин.

— Всяко бывает, — отвечал приказчик. — Ведь здесь леса дремучие, так волки-то не все на четырех ногах ходят. Прошлое лето у нас трех мужиков здесь ограбили. Везли оброк в Москву…

— Что ж, у них все деньги отняли?

— Нет, Бог помиловал! До боярских денег не добрались. Мужички-то себе на уме: сто рубликов запекли в хлеб, да столько же в хомут было зашито. С них только одежонку поснимали, да медными грошами рубля два отняли.

— Тебе бы, господин сотник, — сказал купец, — пообождать немного. Вот обозники скоро подымутся, они тебе по пути. Вас всего двое, а по таким лесам, чем едешь люднее, тем лучше.

— Спасибо, любезный! Доедем и без провожатых.

— Кто и говорит, почему не доехать, а все с народом-то веселее и отважнее. Право так, батюшка!.. Не ровен час, — ну, как, в самом деле, наткнешься на разбойников?

— Мы разбойников не боимся, хозяин, — сказал Фе-рапонт, водя в поводу отдохнувших коней. — У нас есть для них гостинцы: поднесем, так других не попросят!.. Сабли-то у нас годятся не одну капусту рубить!.. А вот еще товарищ, — продолжал он, указывая на свою пищаль. — Мал да удал! Как свинцовым орехом свистнет, да по лбу хлыстнет, так затылок-то у всякого зачешется!

— Ох, любезный, не хвались, — сказал приказчик. — В лесу не то, что в чистом поле: как из-за куста хватят тебя кистенем, так и ты, молодец, на коне не усидишь.

— Бог милостив!.. Мы по лесам-то и ночью езжали, да разбойников не встречали.

— Аи да Султан! — сказал Левшин, садясь на своего коня, который храпел от нетерпения и бороздил копытом лесчаную землю. — Вовсе не устал, словно с конюшни, — так и рвется.

— Да зато скорей и надорвется! — прошептал Фера-понт, отвязывая пищаль от седельной луки и вынимая ее из чехла.

— Ну, что ж ты, Ферапонт? — продолжал Левшин, обращаясь к своему служителю. — Садись проворней!

— Сейчас, батюшка Дмитрий Афанасьевич! — отвечал Ферапонт, надевая через плечо ремень, к которому пристегивалась пищаль. — Хоть нас до сей поры Господь миловал, и дневным-то разбоям я не больно верю, а все-таки лучше, коли оборона под руками. На Бога надейся, а сам не плошай!

— Эк тебя настращали!.. Да полно, садись!

— Вот и готов! — промолвил Ферапонт, вскочив на своего донца.

— Ну, прощайте, добрые люди! — сказал Левшин, приподымая свою шапку.

— Прощай, господин честной! — закричали в один голос купец и приказчик. — Благополучной дороги, счастливого пути!

Левшин, выехав па большую дорогу, дал волю своему коню. Он помчался сначала вскачь, потом рысью вниз по течению речки Брыни; а Ферапонт, приударив плетью своего поджарого донца, пустился вслед за своим господином. Через несколько минут наши путешественники, покинув берег речки, повернули направо и скрылись в глуши дремучего непроходимого бора.

Дорога, по которой ехали наши путешественники, становилась час от часу хуже. Проехав верст шесть, они очутились опять на берегу речки Брыни, которая в этом месте прокладывала свое русло среди топких болот, покрытых ржавчиной, мхом и мелким кустарником. Узкая гать, по которой с трудом можно было проехать на телеге, вывела их опять на песчаную дорогу, изрытую корнями столетних деревьев. Эти великаны лесов русских, вечно зеленые сосны и ветвистые ели росли почти сплошной стеной по обеим сторонам дороги, или, лучше сказать, широкой тропы, которая превращалась иногда в настоящее лесное ущелье. Над головами путешественников тянулась светлая полоса небес, но по сторонам все было мрачно: вверху солнце сияло во всей красоте своей, а внизу начинались уже сумерки. Этот таинственный мрак, эта глушь и запустение подействовали даже и на весельчака Ферапонта; он перестал мурлыкать про себя песенку, только не задумался, как его господин, напротив, беспрестанно озирался, смотрел по сторонам, и пытливый взор его, стараясь проникнуть в глубину леса, встречал везде одно и то же: непроходимую дичь, мрак и горы валежника. Ферапонт был вовсе не трус, и в чистом поле не испугался бы никого, но тут он вспомнил невольно слова приказчика, который советовал ему не хвалиться. «Подлинно, — думал Ферапонт, — хвалиться-то нечего!.. Здесь и мальчишка убьет тебя из-за куста поленом. Эка дичь, подумаешь!.. Днем ничего не видно, а по дороге-то знать черти в горелки играют, — корни да рытвины!.. Да тут в сумерки беда!.. Ну, нечего сказать, пронеси Господи!.. Потише, батюшка Дмитрий Афанасьевич! — прибавил он вслух, видя, что Левшин продолжает ехать рысью. — Вишь, дорога-то какая — корень на корне!.. Как раз или себя или коня уходишь».

— Небось, Ферапонт, — отвечал Левшин, — мой Султан никогда не спотыкается. Он не успел этого вымолвить, как вдруг Султан со всего размаха упал на оба колена; ловкий всадник удержался на седле и, сильно потянув за повод, поднял своего коня.

— Ну вот, не говорил ли я тебе, Дмитрий Афанасьевич! — вскричал испуганным голосом Ферапонт. — Эй, батюшка, послушайся меня, поедем шажком!.. Мне сказывали на постоялом дворе, что этой трущобой нам ехать только до первого поворота, а там пойдет дорога лучше.

— Ну, хорошо, поедем шагом. И то сказать: спешить-то нечего, успеем приехать засветло.

— Как не приехать, лишь только бы помехи какой не было.

— Помехи?.. Какой помехи?

— А Господь знает!.. Коли правду говорили на постоялом дворе, так вот здесь, в этом-то самом захолустье и пошаливают. Вишь, глушь какая! По сторонам ни зги не видно… Э!.. Что это там!.. Постой-ка, батюшка, постой!.. Левшин остановился.

— Видишь, Дмитрий Афанасьевич? — шепнул Ферапонт.-^ Вон там впереди… налево… что за человек такой в белом балахоне?

— Человек!.. Где?

— Да вон там за кустом… подле самой дороги. Левшин засмеялся.

— Ну, — сказал он, — правду говорят, что у страха глаза велики!.. Да это березовый пень.

— Неужели!.. Ах он проклятый!.. В самом деле пенек!

— Разбойников-то я не боюсь, — прервал Левшин, продолжая ехать вперед, — лишь только бы нам не заплутаться… Да ты хорошо ли расспросил о дороге?

— Как же… Нам все надо держаться правой руки, пока не доедем до большой поляны, а там повернуть налево мимо пожарища…

— Какого пожарища?

— Да вот хозяин постоялого Двора мне сказывал, что на этой поляне, в большом скиту, жили еще прошлого года раскольники, и жили, говорят, смирно. Да пришел к ним какой-то старец Пафнутий, из Сибири — и учал их уговаривать: «Примите, дескать, православные, ради царствия небесного, венец мученический: окреститесь, братия, крещеньем огненным!» Они сдуру-то ему и поверили: заперлись кругом, подожгли свой скит, да вместе с ним и сгорели. Говорят, будто бы теперь на этом пожарище не раз слыхали по ночам проезжие, как стонут и воют души погоревших еретиков.