Михаил Загоскин - Брынский лес

— Не знаешь ли, где он живет?

— Напредь сего жил в Стародубе.

— А теперь где?..

— Теперь?.. Да Бог весть!.. Может статься, на том свете; говорят, что он помер.

— А верных известий об этом нет?

— Не знаю. Я на похоронах у него не был.

— Ну не ты, так кто ни есть из ваших.

— Да что тебе за дело, жив ли он или умер. Тебе, чай, покойный батюшка заказал с ним и знаться?

— Нет, батюшка никогда мне этого не заказывал.

— А матушка?

— А матушка и подавно. Кабы ты знал, как она горевала о том, что родной брат, который прежде жил с нею душа в душу, вовсе забыл ее, покинул!..

— Неужели в самом деле горевала?.. — прошептал Андрей. — Так она помнила своего брата?

— Как же!.. Матушка, бывало, всегда говорила о нем со слезами.

— Со слезами!.. Что ж она, о чем плакала?

— Я уж тебе сказал о чем.

— Да полно, о том ли? Чай, думала: «Как мне не плакать! Я, благодаря Господа, православная, а бедный брат мой раскольник! я уж наверное спасусь, а он что?.. Черту баран!»

— Нет, Андрей, этого она никогда не говорила.

— Видно, не случалось… Да что об этом!.. Ну, погоняй, Егор: теперь дорога то пойдет все ровная.

Разговор снова прекратился. Вот прошло еще с полчаса. Густой лес, по которому ехали наши путешественники, становился все чаще и темнее. Вдруг послышался вблизи громкий лай.

— Ну, вот и приехали! — промолвил Андрей.

— Приехали! — повторил Левшин. — Да где же твоя усадьба?

— Вот прямо-то, за этим березняком.

— Я ничего не вижу.

— Как ближе подъедешь, так^увидишь.

Дорожка повернула направо, и через несколько минут они подъехали к воротам обширной усадьбы, которая была со всех сторон окружена крупным березовым лесом. Эта усадьба была обнесена так же, как и скит филипповцев, бревенчатым тыном. Сторож растворил широкие дубовые ворота, и Левшин, при свете утренней зари, которая начинала уже заниматься, увидел перед собою просторный двор, обставленный с двух сторон высокими избами. Посреди двора подымались, по-тогдашнему, довольно обширные хоромы; к ним с правой стороны пристроена была вышка, или терем, с тремя красными окнами, а с левой огромное крыльцо с рундуком и широким дощатым навесом.

Когда Левшин подъехал к этим хоромам, спрыгнул с телеги, к нему подбежал человек, у которого голова была обвязана белым платком.

— Батюшка! — вскричал он! — Ты жив!.. Ну, слава тебе, Господи!

— Здравствуй, Ферапонт! — сказал Левшин, обнимая своего верного слугу. — Ну что, бедняжка, тебя больно зашибли?

— Ничего, батюшка!.. Мы здесь примочили винцом, так теперь как рукой сняло. Правда, шишка порядочная, с кулак будет — да это что!., до свадьбы заживет.

— У Дмитрий Афанасьевич, — сказал Андрей, — нам обоим пора отдохнуть. Твой служитель покажет тебе светлицу, которая для тебя приготовлена… Да не хочешь ли покушать?

— Нет, благодарю покорно!

— Да ты не опасайся, Дмитрий Афанасьевич, — продолжал Андрей. — Ведь у нашей братии, раскольников, всегда есть про вас, господа православные, особая посуда; небойсь — не осквернишься.

— Я этого не боюсь, любезный! — сказал Левшин, — и готов есть с тобой одной ложкой и пить из одного стакана, да я вовсе не голоден.

— Ну, воля твоя! Насильно угощать не стану… Прощай, молодец! — промолвил Андрей, уходя в дом. — Коли есть не хочешь, так ступай отдохни!.. Ты, чай, умаялся.

— Пойдем, Дмитрий Афанасьевич, — сказал Ферапонт. — Нам отвели ночлег вот здесь, в этой клети. Знатная светлица!.. Теперь в покоях то, чай, жарко, а в ней такая прохлада, что и сказать нельзя!.. Пожалуй, батюшка, пожалуй!

Левшин, вслед за своим слугой, вошел в небольшую избушку, в которой не было ни печи, ни полатей; в ней горел ночник, и стояла кровать с затрапезным пологом. В одном углу лежали их пожитки, оружие и вся конская сбруя, в другом — на широкой скамье был постлан войлок для Ферапонта.

— Ложись-ка, батюшка, скорей, — сказал Фера-понт, — да сосни хоть немножко. Вишь, какой выдался денек! И мне и тебе ломки-то было… Господи Боже мой!

— Мне вовсе спать не хочется, — отвечал Левшин, — а вот разве прилягу только да отдохну.

— Ну, ладно! — промолвил Ферапонт, зевая, — меня так больно сон клонит.

— Так чего же ты дожидаешься? Ложись да спи.

— Успею выспаться, Дмитрий Афанасьевич, а благо ты почивать не хочешь, так расскажи-ка мне лучше, что с тобой было?

Левшин скинул с себя верхнее платье, прилег сам на кровать, а Ферапонту велел сесть на скамью и стал ему рассказывать о том, что известно уже нашим читателям. Несмотря на то, что Ферапонта сильно одолевала дремота, он слушал с большим вниманием своего барина.

— Так они хотели уходить тебя? — вскричал он, когда Левшин кончил свой рассказ. — Ах, они проклятые!.. Ну, дай Бог здоровья здешнему хозяину!.. Кабы он тебя не выручил, то беды бы не миновать!

— А ты как сюда попал, Ферапонт? — спросил Левшин.

— А вот как, батюшка: меня эти разбойники оставили замертво на поляне, и если бы Дарья — вот девка-то, что была с другими запощеванцами, — не попрыскала меня водицей, так я не скоро бы очнулся, а, может статься, меня и волки бы заели. Вот как я очнулся и узнал, что эти душегубы увели тебя с собой, так хотел было бежать в их скит, да Дарья-то меня отговорила. «Ты, дескать, один ничего не сделаешь; поедем лучше к прежнему моему хозяину: он уж наверное выручит твоего барина». Вот мы поехали. Этот Андрей принял нас сначала не больно ласково, да как я рассказал ему, за что мы поссорились с филипповцами и как они меня чуть не убили, а барина моего, стрелецкого сотника Дмитрия Афанасьевича Левшина, захватили живьем, так он — батюшки-светы!.. заторопился так, что и Господи! Кричит: «Запрягай лошадей!., проворней!., живо!..» Меня сдал на руки Дарье, а сам в телегу, да и покатил со двора. Дарья накормила меня, примочила голову вином, поразболталась со мной, да такие стала речи говорить, что я рот разинул. «Я, дескать, твоего барина-то знаю!» — «Как так?» — «Ну да, я видела его в Москве; и дочка-то моего хозяина его знает. Он, дескать, ей очень приглянулся!» — «Как не приглянуться- сказал я. — Ведь барин-то мой молодец!» — «А она-то пришла ли ему по сердцу?» — спросила Дарья. Виноват, батюшка! стыдно было вымолвить, что я ничего не знаю. «Как же! — сказал я, — и очень пришла по сердцу. Ведь она пригожа собою?» — «У! батюшки! — закричала Дарья, что твое красное солнышко!.. Вот, Ферапонт, кабы твой барин… Ведь он не женат?» — «Нет, мол, не женат». «То-то была бы парочка!» Вишь, с чем подъехала! подумал я. «Нет, лебедка! Барин-то мой не вашего поля ягода!.. Коли он задумается жениться, так не пойдет искать невесты в раскольничьем скиту!.. Такого молодца и богатого помещика не токмо где-нибудь в городе, да и в самой-то Москве белокаменной с руками оторвут!»