Жулиу Рибейру - Плоть

Хребет Кантарейра и северный склон хребта Кубатан развязали войну против пресноводного средиземноморья, победили и закупорили его. Трофеем стала долина Тьете. Непрерывные потоки воды сливались воедино, вырывали себе ложа, образовывали реки, пересекающие ныне равнину.

Мельком видел я помпезное здание, которое возводят в память о дне независимости, вернее... к чему умалчивать об этом? – в память о кризисе, из-за которого герцог дон Педру Брагансский остановился здесь в четыре часа пополудни 7 сентября 1822 года [13].

Во время остановок мне не довелось полюбоваться чудесной флорой, столь характерной для западных провинций, где растут перобы, огромные батальи, жекитибы, у которых ствол пять метров в диаметре. Здесь деревья какие-то недоразвитые, низенькие, почти карликовые. Сплошных лесов тут нет, есть лишь отдельные рощи, чащи, заросли, островки зелени среди желтовато-бурой бескрайности полей.

Этот район слывет бесплодным, неплодородным. Ничего подобного! На самом деле здесь не выгодно выращивать кофе, сахарный тростник здесь хуже, чем в Капивари и даже в Сантусе, а хлопок не сравнится с тем, что производят в Сорокабе. Но, видит Бог – свет клином не сошелся на кофе, сахаре и хлопке.

Здесь великолепно растет виноград. Если его правильно возделывать и вовремя подрезать, то можно снимать урожай в начале декабря, пока январские дожди не залили ягоды и не побили гроздья. В Сан-Каэтану, на землях, которые когда-то в грош не ставили, поскольку думали, что они бесплодны, ныне есть чудные виноградники, посаженные итальянцами. Их симметрия радует глаз, а сердце радуется, предвкушая всеобщее процветание в недалеком будущем для самых отдаленных уголков нашего... нашей провинции – чуть было не написал штата [14].

Овощи здесь огромного размера. Как-то видел я громадный кочан капусты, привезенный из Сан-Паулу,– листья у него сантиметров по пятьдесят в диаметре, а кочерыжка длиной метра в два.

А почему бы не выращивать здесь пшеницу? Прежде этим занимались успешно – в Сан-Паулу ели пшеничный хлеб местного производства. Все знают, что сделала агрономия из бесплодных желудей пробкового дуба в Гаскони. Так разве можно сравнить плодородные земли Пиратининги с гасконскими желудями?

А животноводство? Оно тоже сулит немалую прибыль.

За Сан-Бернарду равнина меняет облик. Островки зелени уступают место густому, непроходимому темно-зеленому лесу. Тут и там по склону горы или холма змеится красная дорога, похожая на кровоточащую ссадину. На равнине, уровень которой постоянно повышается, видно колосящееся поле и заросли невысоких растений с темными листьями и огромными лиловыми цветами.

По обе стороны железной дороги начинают сгущаться тени – первые признаки горного хребта. Кое-где обнажается вымытый дождевыми потоками гранит, иссеченный кирками шахтеров и каменотесов.

Все деревья обвиты растениями-паразитами с алыми цветами и глянцевитыми листьями.

Паровоз пыхтит и мчится с головокружительной скоростью, таща за собою длинную вереницу вагонов, торжествующе гудит, взбирается на гору, а потом катится вниз по склону и едет по равнине. Воздух становится чище и влажнее, а свет – живее и ярче.

Слева внезапно поднимаются горные вершины, пики, кручи – части горной цепи.

Справа, в амфитеатре, образованном горными склонами, ютятся нищенские лачуги; на возвышении – возведенная кое-как сельская церквушка в три окошка, с двумя неказистыми колоколенками, выделяющимися белым пятном в небесной синеве и лесной зелени.

Это самая высокая часть горной цепи.

Впереди, в нескольких десятках метров – громадный просвет, открывающий необъятный горизонт, на линии которого горы сливаются с небом.

Здесь начинаются равнины, где, благодаря развитию железных дорог, кипит жизнь современного Сан-Паулу, а вагоны перевозят пассажиров и товары.

Когда поезд спускается по склону и выезжает в долину, пейзаж становится грандиозным, величественным.

С одной стороны, совсем рядом, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки – заслоняющие небо неизмеримые высоты с усеченными маковками, поросшие лишайниками и мхами. С утесов шумно катятся белоснежные, пенные каскады – одни тонкие, словно ниточки, другие льются толстыми струями, третьи низвергаются сплошной массой, напоминая мокрое полотенце.

С другой стороны, вдали, виднеется горный хребет во всем своем первозданном великолепии.

Горы, касающиеся неба, служат фоном для гор меньшей высоты. Одни – с отвесными кручами, другие – с закругленными маковками, третьи – в форме правильной пирамиды, и все они поражают, подавляют воображение своей мощью. Как будто здесь гиганты пытались взять приступом небо, как будто здесь завязалась ожесточенная схватка, в которой сыны неба оборонялись всевозможным оружием, метали молнии, низвергали скалы, дабы подавить восстание сынов земли.

У подошвы этих грозных громад простирается глубочайшая долина, а в ней – наводящие ужас водопады, головокружительные пропасти, смертоносные кручи.

Влажная, густая, обильная, непроходимая, непролазная растительность укутывает горы. Голых вершин, как в старом свете, здесь нет – все покрыто матовым темно-зеленым ковром, который издали кажется травой, а на поверку оказывается лесной чащей.

Среди этой густой зелени различимы яркие, радостные желтые полоски – это цветет дерево ипе. В невероятном, прямо-таки чудовищном изобилии растут пальмы – на фоне бесформенной массы выделяются их звездные купы.

Вдали, над едва различимым лазурным гребнем белеют хлопья тумана, словно покров колоссальной ураниды, изорванный и измятый в сладостном насилии любовной борьбы.

Неподалеку, на расстоянии брошенного камня, покачивают ветвями стройные деревья, убранные белыми и лиловыми цветами с мясистыми, атласными лепестками. Эмбаува с темной листвой и красными почками дерзко вздымает стройный, белесоватый ствол.

Солнечные лучи играют всеми красками на купах ближних деревьев и бросают горсти алмазов в каскады, бесследно теряясь вдали.

В конце четвертого склона – или первого, если считать сверху,– угадывается виадук Грота-Фyнда, победа мужества над безмерностью, стали над бездной, мозговой клетки над дикой природой.

Представьте себе, Ленита, глубокий овраг; даже не глубокий овраг, а огромную пропасть; даже не огромную пропасть, а жуткую бездну, края которой соединены мостом, который кажется воздушным, покоящимся на высоких-высоких опорах – таких тоненьких, что издалека они кажутся не толще проволочек.

Стоя на мосту и созерцая окружающую беспредельность, чувствуешь, как звенит в ушах, как шумит в голове, как подступает головокружение,– и хочется исчезнуть, достичь нирваны, вознестись в небеса. В тайниках человеческой души возникает и крепнет бессознательная воля к самоубийству.