Валерия Перуанская - Бабушка

Он по-прежнему давал деньги на хозяйство, только поскупее, чем прежде, и иногда даже оговаривал:

– Прорва у тебя какая-то денег уходит.

– Какая ж прорва? – простодушно удивлялась бабушка. – Ты мне когда в последний раз десятку дал? Ничего лишнего я себе не позволяю, сам знаешь.

Шура давал меньше, чем требовалось по бабушкиным расчетам, бабушка брала вместо ожидаемой пятерки трешку, но отмечала все же:

– Мало чего-то даешь.

– Да уж укладывайся.

Что могла бабушка на это сказать? Ничего, конечно. Когда приходил перевод от Коли и приносили пенсию – докладывала экономно свои деньги, а при покупках старалась выгадать, подешевле купить.

Странный вчерашний день начался с того, что Шура ушел из дома не после обеда, как обычно, а с утра и среди дня вернулся – с большими бумажными свертками, перевязанными бечевкой.

Он долго шуршал в прихожей бумагой, а бабушка, поначалу нисколько не заинтересовавшись, чего он там возится, жарила на кухне котлеты, досадуя слегка, что обед у нее еще не совсем готов. И говорила Шуре свое.

– Завтра Наденьке три месяца, – говорила она. – Может, на кладбище вместе съездим?

Сколько раз она его о том же просила – не допросилась. Оградку поставили – да криво. И снега нынче много. Вдвоем они куда быстрей управились бы его откинуть. Но Шура все отговаривался – то холодно, то ему неможется, то еще чего-нибудь придумает. А то просто ворчал в ответ:

– Чего там делать, на кладбище? Пока до ворот обратно дойдем, снега опять навалит. Весной приведем в порядок.

Может, Шура и прав, только диковинно бабушке: трех месяцев не прошло, как жену похоронил, а уж ему все равно, в каком виде ее могилка. Бабушка удивлялась, но не осуждала, сама находила зятю оправдание: не в том любовь и память, чтоб непременно ходить на кладбище.

На этот раз он вовсе ей не ответил, а продолжал возиться с бумагой.

– Чего это ты принес? – спросила наконец бабушка.

– Сейчас увидишь, – откликнулся зять, и голос его был не тусклый, как обычно, а даже вроде бы веселый, радостный. – Обновы себе купил.

Он прошел мимо кухни в комнату, а бабушка не поверила своим ушам:

– Какие еще обновы?

Чтобы Шура когда, в магазин пошел купить себе чего-либо? Такого бабушка за всю жизнь не припомнит. Как вышел в отставку, так и ходил – в бриджах и сапогах, в кителе без погон. Пальто и того долго не было. Коля как-то ему свое подарил, сказал, что не дело невоенному человеку ходить в шинели, да еще такой старой. Бабушка пальто укоротила, расставила в боках, с тех пор Шура его и носит, новое никак не справят, потому что для этого надо идти в магазин или в ателье, а где уж ему собраться.

– Какие такие обновы? – еще раз спросила бабушка, прошаркав в своих войлочных туфлях в комнату. И обомлела: на диване лежал синий бостоновый костюм, рубашка, галстук, а из картонной коробки Шура достал ботинки. Желтые, на кожаной подошве.

– Вот это да, – сказала бабушка. – Прямо жених.

– А чем не жених? – Шура улыбался, открыв желтые, прокуренные зубы.

– Ну, давай примеряй, погляжу. Век тебя в белой ру-башке не видела.

– Теперь увидишь.

Он ушел в маленькую комнату переодеться, бабушка, сидя на диване, сложив на коленях руки, ждала, как в театре, его появления.

– Хорошо? – Шура стал в дверях. И повертелся перед бабушкой.

– А чего ж нехорошо? – сказала она. В костюме и белой рубашке зять показался ей незнакомым. Он и сам себе, видно, казался незнакомым, вроде бы даже застеснялся. – А чего ж нехорошо? – повторила бабушка. – Красивый костюм. Дорогой, наверно?

– Не такой уж дорогой. Восемьдесят четыре рубля, – сообщил Шура. Пожилое его лицо сияло по-мальчишески.

– Восемьдесят четыре! Куда ж еще дороже?

– Мне, во всяком случае, по средствам! Деньги есть!

– Откуда они у тебя взялись? – усомнилась бабушка. – То за квартиру заплатить не допросишься...

– Отчета давать не обязан, – все так же весомо объявил Шура.

– А я разве спрашиваю? – обиделась бабушка. Помолчала и поинтересовалась: – За ботинки сколько отдал?

– Двадцать пять. – Он прохаживался по комнате, поворачиваясь перед бабушкой и поскрипывая новыми туфлями.

– Хорошие, – одобрила бабушка. – Сереженьке бы такие. А то у него старые совсем износились. Я их уж три раза отдавала в мастерскую чинить. Чай, третий год носит.

Шура на это не откликнулся. Он был занят тем, что пытался завязать узел на галстуке.

– Кто его знает, как это делается! – проворчал он.

– Сережу попросишь, – посоветовала бабушка.

– И в самый раз, верно? – Шура опять распрямился, показал себя.

– Верно, – ответила бабушка, уже из кухни.

Ничего худого, конечно, не было в том, что зять решил приодеться, но на бабушку это почему-то подействовало неприятно. То ли оттого, что обновы его так веселят, так радуют, будто и забыл, что жена умерла?.. Но бабушка подавила возникшее в себе неудовольствие, позвала:

– Есть иди, налила уже.

Шура вышел к столу в старых бриджах и нижней рубашке, быстро проглотил все, что бабушка ему дала – щи, котлеты, компот из сухофруктов, – а после обеда опять выря-дился и даже галстук хоть вкривь и вкось, а завязал. Большого зеркала в квартире нет, он то в маленьком оглядится то бабушке велит себя обсмотреть, все ли в порядке, все ли на месте. Потом надел пальто, нахлобучил военную шапку-ушанку («Не очень-то шляпа у тебя теперь подходящая», – съехидничала бабушка, но он только небрежно махнул рукой) и ушел.

– Скажи-ка, – думала вслух, не замечая этого, бабушка, воротясь на кухню и наливая в миску горячей воды, чтобы помыть за Шурой посуду. – Старый человек, а чему радуется? Совсем как малый ребенок или молодая девчонка, для которой ничего важней нет, чем новая кофточка или туфельки. Девчонка – понятно, а Шура с ума, что ли, спятил?.. Все Тоська, – догадалась бабушка. – У них там компания собирается, женщины тоже, и не все с мужьями. Уж не надумал ли жениться? – пришла в голову нелепая мысль. – Жених, скоро семь десятков стукнет. Всего-то три месяца с Наденькиной смерти прошло, – привела она новый довод, первый не показался ей достаточным. – Совесть-то у него есть, не совсем же он без совести, чтоб об таком думать, когда могила осесть не успела. – Рассудив так, бабушка успокоилась, перетерла посуду, убрала ее в шкафчик, включила радиотрансляцию – репродуктор Шура приладил для нее в кухне, чтобы она, занимаясь стряпней, не скучала, и села на табуретку отдохнуть.

Бабушка любила слушать радио. Музыку любила. Не всякую, а классическую или красивые современные песни. Вроде «Черемшины» или «Я люблю тебя, жизнь». Разные балалайки и частушки не признавала. «В деревне у нас пьяные парни да крикливые девки не хуже умели, – убежденно объясняла она свою нелюбовь. – Зачем же такое по радио передавать?» Нравились ей постановки – их она слушала внимательно, запоминала хорошо, постоянно норовила пересказать содержание Сереже, не замечая, что он слушает нетерпеливо и вполуха. Последние известия бабушка тоже не пропускала. Во многом она не разбиралась, но многое ее живо интересовало: про космонавтов, про разные стихийные бедствия – вообразить же невозможно, сколько людям от них горя, – внимательно выслушивала она и сводку погоды, было любопытно узнать не только, что лично у нее за окном, но какова погода в Ленинграде, где Коля, и что делается на Урале, где живет сестра Вера, или в Крыму, где у Шуры брат, а также в столице Родины – Москве.