Загоскин Николаевич - Русские в начале осьмнадцатого столетия

— И что толку-то будет из этого?

— А вот погоди: дай ей денька два наплакаться досыта, а там заговори с нею опять о князе Андрее Юрьевиче, так увидишь, что она тебе ответит.

— Ну что, Андрюшка, — спросил Прокудин у слуги, который вошел в гостиную, — что Ольга Дмитриевна?

— Все слава Богу, батюшка. Нянюшка Федосья говорит, что барышня ни на какую болезнь не жалуется, а только прилегла на постель и втихомолку изволит плакать…

— Ступай!.. Ну, слышишь, Лаврентий Никитич, она плачет…

— Еще бы, и нашему брату в таком деле сгрустнется, а ведь она девица. Да пусть себе поплачет, — ничего, пройдет!

— Пройдет!.. Вестимо дело, все пройдет, да каково-то ей теперь?

— И, любезный! стерпится, слюбится.

— Хорошо, кабы так. Да точно ли ты уверен, что князь Андрей Юрьевич будет добрым мужем?

— Я, Максим Петрович, боюсь только одного, что он вовсе избалует жену. Такие добрые люди, как он, в диковинку.

— Это-то хорошо. По мне, доброта лучше разума, а все бы не мешало, если б он был…

— Так же умен, как твоя Ольга Дмитриевна?

— Ну хоть и не так же…

— Да что ты так за умом-то гонишься?.. Ведь с умным мужем жена не барыня То ли дело, когда он по ее дудочке пляшет

— Нехорошо и это, Лаврентий Никитич

— Вестимо нехорошо, коли жена не умнее мужа, а ведь у твоей Ольги Дмитриевны ума-то на двоих мужей достанет Увидишь, друг сердечный, заживут так, что любо!. Князь Андрей будет во всем ее слушаться, да и она также иногда его послушается. Я уж тебе говорил, что он не простофиля же какой-нибудь; он смотрит только простячкой, а где надобно, так вовсе не глуп. Ну да что об этом говорить! Ко ги дело совсем сладится, так скажешь спасибо, и Ольга-то Дмитриевна не раз мне поклонится; а теперь не худо бы отдохнуть, любезный а там и в путь.

— Как, разве ты у меня не ночуешь?

— Нельзя. Чай, теперь князь Андрей ждет меня не дождется. Я ему скажу, Максим Петрович, что на Фоминой неделе свадьба будет

— И, что ты, Лаврентий Никитич, помилуй!

— Хорошо, хорошо!.. Приезжай ко мне этак депька через три, может статься, мы с тобой поладим

Лаврентий Никитич, отдохнув часа полтора, распрощался с Прокудиным и отправился обратно в свою деревню.

На другой день поутру Ольга Дмитриевна пришла в комнату к своему дяде. Она была гак бледна, так исхудала в одни сутки, что Максим Петрович перепугался.

— Оленька, друг мой! — «"-вскричал он. — Что с тобой?.. Да ты никак в самом деле больна?

— Нет, дядюшка, — отвечала Ольга Дмитриевна, — теперь, славу Богу, мне гораздо лучше.

— Лучше? Да отчего же ты так бледна?

— Я всю ночь не могла заснуть.

— И, верно, плакала?.. Посмотри-ка, глаза-то у тебя!..

— Теперь уж я не плачу, дядюшка. Всю ночь у меня болела голова и сердце что-то очень тосковало. Вот в самые заутрени я встала с постели, начала молиться пред иконою Божией матери; мне как будто бы сделалось полегче, а там все лучше да лучше, тоска прошла, и теперь я почти совсем здорова.

— Дай-то Господи!.. А все что-то смотришь невесело Вот то-то и есть: тебе скучно, ты вовсе отвыкла от нашего деревенского житья.

— Привыкну опять, дядюшка.

— Нет, Ольга Дмитриевна, не привыкнешь. Вот если б ты была замужем — дело другое: с добрым мужем везде весело.

— Да мне и с вами не скучно.

— Так-то говоришь, мой друг, а в самом-то деле тебя, чай все Москва на уме.

— О нет, дядюшка! Бог с ней совсем

— Добро, добро!. А знаешь ли что, Оленька? Ведь я тебе напророчил: князь Андрей Юрьевич Шелешпанский за тебя сватается…

Максим Петрович остановился и посмотрел с удивлением на свою племянницу. Да и было чему подивиться. «За тебя сватаются» — кажется, от этих слов у каждой девушки должно сердце замереть от радости или от ужаса, смотря по тому, кто сватается, а Ольга Дмитриевна преспокойно их выслушала, не обрадовалась, не испугалась, не переменилась в лице, ну точно как будто бы речь шла о какой-нибудь вовсе незнакомой ей девице.

— Да, мой друг, — повторил Максим Петрович, помолчав несколько времени, — князь Шелешпанский за тебя сватается.

— Слышу, дядюшка.

— Ну что ж прикажешь ему сказать?

— Что вам угодно.

— Так ты пойдешь за него замуж?

— Воля ваша.

— А коли моя, так послушай, мой друг: князь Андрей Юрьевич жених недюжинный; он роду знатного, человек молодой, одинокий, собою молодец; я слышу от всех, что он очень добр, а уж как богат…

— И, дядюшка! Мне все равно…

— Все равно? Даже и то, мой друг, если твой муж увезет тебя за тридевять земель или будешь жить почти вместе со мною?

— О нет! — вскричала Ольга Дмитриевна, кинувшись на шею к своему дяде. — Я не хочу с вами расставаться:

— Милое племянницу, — дитя мое, — сказал Прокудин, обнимая ну как же мне не любить тебя как дочь родную! Знаешь ли что, мой друг? Коли ты выйдешь замуж за князя Шелешпанского, так мы по зимам не будем жить в деревне. Ты человек молодой, любишь Москву…

— Москву!.. Нет, дядюшка, мне там будет скучно

— Скучно? Да ведь ты о ней тосковала?..

— Да, дядюшка, сначала, а теперь я вовсе в Москву не хочу. Я хотела бы только повидаться с тетушкой..

— Вот кстати напомнила! Уж коли у нас дело идет на лад, так мы тетушку-то на свадьбу выпишем. Да нечего и мешкать: сегодня же пошлю к ней нарочного в Москву.

— Сегодня? — повторила встревоженным голосом Ольга Дмитриевна. — Так вы хотите?..

— Зачем откладывать, мой друг? Веселым пирком да за свадебку!

— Ах, дядюшка, — промолвила сквозь слезы Ольга Дмитриевна, — он только что посватался…

— Нет, мой друг… дело прошлое: ведь князь Шелешпанский сватался за тебя еще до великого поста. Уж если ты согласна выйти за него замуж, так что ж его, бедняжку, маить? За мною дело не станет: твое приданое готово… Вот мы этак в четверток на Фоминой неделе сделаем девичник, а в пятницу с божиим благословением…

Ольга Дмитриевна опустила голову на плечо к своему дяде и громко зарыдала.

— Что ты, что ты, мой друг! — вскричал Максим Петрович, — да успокойся, Бога ради!.. Коли хочешь, мы отложим свадьбу на месяц… на два… на три… как тебе угодно! Конечно, — продолжал он, — я желал бы… да и как мне, старику, не желать, чтоб это было поскорее? Ведь уж мне давно седьмой десяток пошел, станешь каждым денечком дорожить! Что будешь делать, вот и теперь: я здоров, слава Богу, а все мне кажется, что не доживу до этой радости, и как подумаю: ну, коли Господь Бог пошлет по душу, прежде чем я пристрою моего друга сердечного, так, поверишь ли, сердце у меня так и обольется кровью!

Ольга Дмитриевна подняла голову: в ее задумчивых голубых глазах выражалось какое-то грустное спокойствие; на длинных ресницах блестели еще слезы, но она уж не плакала. С полминуты продолжалось молчание… Вдруг бледные ее щеки вспыхнули, она взглянула с необычайным оживлением на своего дядю и сказала твердым голосом: