Николай Чебаевский - Если любишь

От такой догадки зашлось сердце. Получалось: сама, своими руками отравила скотину. Нарочно ли кто подбросил вех им в ограду, Тобик ли приволок откуда — это еще не узнано и, может, никогда не узнается. Ясно пока одно: она проявила преступную беспечность. Завыть, закричать в голос хотелось с отчаяния. Но Ланя даже не заплакала. Она прислонилась спиной к городьбе и стояла так, стиснув зубы.

Опять подкралась, навалилась на нее беда. Кто-то из недобрых людей хотел придавить, сломить ее. Только шалишь! Раньше не сломили, не согнули, теперь она выдюжит! И если кто-то думал позлорадствовать, посмотреть, как она будет убиваться, — не дождется этого!

— Никогда! — вслух поклялась Ланя.

Шура плакала. Но все-таки она не осталась глуха к этому страстному восклицанию подруги. А когда взглянула на ее закаменевшее, с жутко сверкающими глазами лицо, то испугалась: не тронулась ли Ланька с горя?

— Ой, что ты? Вся переменилась.

— Верно, теперь я переменилась! — ответила Ланя.

Рассудка она не лишилась — это Шура поняла потому, что Ланя спокойно занялась опять смазкой двигателя, велела ей греть воду. Выдержка подружки подействовала успокаивающе и на Шуру. Она побежала к печке. Стадо уже подходило, надо было поторапливаться с подготовкой к дойке.

В тот вечер ни Ланя, ни Шура не затевали больше речи о тяжком этом ударе. Пастух тоже ничего не выспрашивал. Старик не раз видел на своем веку, как ни с того ни с сего околевает скотина. Гибель Пеструхи его мало взволновала и вполне удовлетворило короткое объяснение Шуры, что все разъяснится после вскрытия. Да и чего ему было волноваться, ежели корова не в стаде была? Вот если бы у него паслась…

Зато назавтра с самого раннего утра и до позднего вечера не только в лагере, но и в Дымелке не утихали разговоры об этом происшествии. Вскрытие точно установило: корова отравилась вёхом. Люди передавали друг другу эту новость, рассказывали, как Ланя нашла странное растение у себя в ограде, как увезла в лагерь и что там случилось. Все склонялись к выводу: вех попал во двор Синкиных не случайно. Всех тревожило: у кого же такая подлая душа, что решился извести последнюю скотинку у сирот?

Никогда раньше Ланя не опаздывала на дойку. В это же утро и Шура давно явилась, и пастух стадо пригнал с ночной пастьбы, а Лани все не было. Мычали в загородках приученные к твердому распорядку коровы, ворчал шофер, приехавший за молоком.

«Ладно ли все? Не стряслось ли еще какой беды?» — начинала уже донимать Шуру тревожная мысль, когда Ланя, наконец, показалась на дороге.

Появилась она не на мотоцикле, как обычно, а шла пешком. «Потому и опоздала! — облегченно подумала Шура. — Мотоцикл, наверно, забарахлил». Она замахала подруге рукой, закричала шутливо:

— Топай поскорей! Разучилась, что ли, ходить?.. Однако улыбка исчезла с ее лица. Шура обратила внимание на то, что Ланя ведет за собой корову…

— Ой, мамочка родная! — вскрикнула она, бросаясь навстречу подружке. — Это ж Буренка твоя…

— Была! — отрезала Ланя.

— Была? А теперь? — уже догадавшись, что это значит, но не смея верить себе, спросила Шура.

— Будет колхозная, наша. Вместо Пеструхи.

— Да ты что, сдурела?

— А что тут дурного? По моей вине погибла Пеструха, я и должна пополнить стадо.

— И не выдумывай! Не примем! — воспротивилась Шура. — Если колхоз потребует возместить убыток, сложимся поровну. Я тоже виновата.

У Лани повлажнели глаза. Но сказала она твердо:

— Ни в чем ты не виновата. И колхозу не убыток возместить надо, а корову вернуть. Буренка не хуже Пеструхи, даже лучше, значит, надой по гурту не упадет.

— Но ведь… — у Шуры застрял в горле комок. — Девчонки-то как без молока?

— У бабки Дуни покупать будем. Она одинокая.

— Так это же… это же… — у Шуры не находилось больше слов, и она повторила: — Нет, не примем!

— Не примем! — сказал и пастух.

— Я сама приму. Корова моя, старшая доярка пока тоже я — договоримся друг с другом! — пошутила Ланя. Тем более, что документы на Буренку все в порядке: и паспорт и справки о прививках.

Не стоит уверять, что с легким сердцем рассталась Ланя с Буренкой. Она не спала почти всю ночь, обдумывала все «за» и «против». Но более честного решения не нашла. В самом деле, когда она была телятницей, ей простили гибель телки. Так надо же совесть иметь, не ждать новой милости. Пора расплачиваться за свое ротозейство. А как еще расплачиваться? Денег на книжке у нее нет, продавать тоже нечего, кроме мотоцикла. А мотоцикл каждый день нужен. Да если и вернет она деньги, колхозу не велика радость, в стаде-то все равно потеря.

Утром Ланя накинула Буренке веревку на рога и повела за собой. Шла — не плакала, но трудно, ох как трудно было сдержать слезы, когда Шура закричала:

— Ой, ты Буренку привела?

А вот теперь, когда Шура и даже пастух упирались, не принимали в стадо ее корову, согласны были поделить и вину и убыток, — теперь Лане стало удивительно легко. Она рассмеялась непринужденно.

— Только Буренка мехдойки и во сне не видела, — сказала она. — Придется ей сначала лекцию прочитать, что это такое и как следует при этом держаться.

Шура больше не стала спорить. Она смотрела на девушку восхищенно: вот какая волевая, решительная, оказывается, у нее подруга!

Ланя завела корову в загонку, стала снимать затянувшуюся на рогах веревку. Буренка лизнула хозяйку в подбородок.

— Вишь, прощается, — заметил пастух.

Этого было достаточно, чтобы Ланя потеряла всю свою выдержку. Она бросила веревку, метнулась в дежурку, всхлипывая на бегу, как маленькая.

Все эти подробности в Дымелке, конечно, не знали, но пищи для разговоров все равно хватало. В колхозном правлении тоже обсуждался поступок Лани. Вечером, едва председательница вернулась с объезда полей, зоотехник доложил о случившемся. Александра Павловна, по своему обычаю, выслушала внимательно, ни словом не перебивая. Потом спросила:

— И как вы полагаете, надо колхозу взять эту живую компенсацию?

Иван Семенович замялся. Нет, он не робел перед председательницей, не думал увильнуть от ответа. Он не знал, как разумнее поступить. И, наконец, прямо признался в этом.

— Ума не приложу, как лучше будет. С одной стороны, вроде бы справедливо это. Синкина допустила халатность — она и должна возместить ущерб. А с другого боку поглядеть: сироты, разве можно их обездоливать?.. Есть и третья сторона: простить, так кое-кто крик поднимет: до каких, мол, пор будут поблажки? У других, скажут, поросенок, куренок околеет — со свинарки, птичницы полный спрос. А тут сама доярка свою вину признала, сама корову привела — и не взяли!

Александра Павловна протянула руку за своим красным граненым карандашом. Зоотехник выжидающе смотрел, что будет дальше. Он уже примечал, если председательница станет подписывать деловые бумаги, значит, ответа скоро не жди. Она обдумывает его. Если же начнет постукивать тупым концом по столу, догадывайся: глупы твои предложения и рассуждения. А вот прижмет ладонью карандаш, прокатит по столу — взволновалась, значит, будет спорить с тобой, доказывать свое.