Жорж Роденбах - Призвание

Им казалось, что в день свадьбы они сделаются сестрами. Г-жа Данэле советовала своей старой подруге поговорить об этом с Гансом, искусно разузнать обо всем… Но та колебалась относительно тактики. Не надо было, чтобы ее сын подозревал об их намеченном плане, проекте. Он еще менее поддался бы ее уговору, если бы ему показали, что она хочет влиять на него, распоряжаться его будущим, снова затрагивать вопрос об его призвании, относительно которого было установлено условие между ними. Разумеется, все устроится само собой! Лучше предоставить все судьбе! Молодые сердца лучше понимают друг друга с полуслова. Когда-нибудь, с помощью оттенка времени дня или оттенка своего голоса, Вильгельмина может сделать больше каким нибудь словом, чем они обе длинными разговорами и стратегическим искусством.

Г-жа Кадзан думала, что надо всего ждать от нее, от ее красоты и влияния заразительно действующей любви. В глубине души она сама, не доверяя этого своей подруге, надеялась только на чудо. Она изучила своего сына; она видела, что его благочестие непреодолимо, что он ведет уже монастырскую жизнь и уступил ей с трудом, отложив временно свой план только из сыновней любви и ради данного им обещания. Но он продолжал находиться в миру, как в изгнании, проводил однообразно свои дни, наполнял их некоторыми исследованиями и работами, исполнявшимися без особенного усердия, весь обратившись к Богу и показывая немного удовольствия на своем меланхолическом лице только тогда, когда они ходили в церковь, где играл орган и совершалось богослужение. Остальное время он, казалось, выжидал.

Что касается Вильгельмины, он испытывал скорее ощущение беспокойства, неприятного чувства, точно от общения с слишком греховной личностью, в особенности, с того вечера, когда она заезжала в бальном платье.

Г-жа Кадзан замечала все это, но она все же надеялась. Разве люди не надеются до конца дней на то, чего они желают?

Однажды зимою, в воскресенье, после обеда, г-жа Кадзан и г-жа Данэле условились предпринять экскурсию в Дамме со своими детьми. Ганс, несмотря на свою замкнутость, должен был принять участие, так как его здоровье все еще было слабым и доктор снова предписал прогулки на свежем воздухе. Все предыдущие дни был мороз, в особенности в последнюю ночь. Вот почему они устроили эту прогулку вдоль канала, ведущего к маленькому мертвому городу. Они знали живописность его берегов во время мороза. На льду устраивается целая ярмарка; стоят лавочки, где продаются пунш, молочные блины; дети танцуют, взявшись за руки, распевают: "Рыбкам тепло под белым ледяным полом; а нам тепло, когда мы бегаем над ними"; конькобежцы, приехавшие из соседней Голландии, выделяются известным ритмом, чередованием такта, гармоническим раскачиванием, искусством изгибать свое тело, держаться на одной ноге или изменять шаг точно лодка, склоняющаяся то на одну, то на другую сторону волны, в зависимости от прилива и отлива. Бег на коньках для голландцев все равно, что танцы.

Обе семьи, собравшиеся на quai du Miroir, у г-жи Данэле, отправились в сторону Дамме вдоль набережных. Солнце ярко светило. Было холодно, и эта свежесть воздуха, заста вившая работать кровь, делала людей веселыми и оживленными. Обе матери болтали. Вильгельмина тоже говорила. Ганс интересовался уличными сценами.

Даже на каналах, покрытых толстым льдом, показывались некоторые отдельные конькобежцы. Получалась странная картина: с обеих сторон воды находится здесь набережная, но, так как канал замерз, получалось как бы три параллельных улицы, точно триптих.

Здесь и там конькобежцы разрезали лед очень близко к прохожим. Можно было бы сказать, что в центре находилось высшее человечество, более подвижное, воздушное, награжденное как бы лишним чувством, наполовину люди и наполовину ангелы, которые на уровне льда пытались летать.

Гуляющие дошли до ворот Дамме. Они обернулись, чтобы взглянуть лишний раз на город, освещенный солнцем. Ах, это солнечное освещение в Брюгге вечером, во время мороза — оттенка свечей на катафалке. Девушки — эти лучи на зимнем пейзаже, как бы потускневший рыжеватый цвет на льду, что-то сходное с медною окисью на старых картинах, придававшее воздуху, каналам, улицам колорит и атмосферу музея! Когда они вышли за город, достигли деревни, следуя вдоль канала, обрамленного деревьями, Вильгельмине захотелось спуститься немного на лед. Матери перепугались…

Но Ганс, сегодня почему-то особенно радостно настроенный, согласился, он держал молодую девушку за руку, желая помочь ей спуститься с поросшего травой берега; из-за покатости спуска они принуждены были бежать. Вильгельмина забавлялась, удивлялась: лед был неодинаков в разных местах. Разве это зависело от какой-нибудь химии воздуха, который изменяет вместе и смешивает в одну белую краску быстро сменяющиеся тона, слюду от растопленного свинца, голубоватый цвет вен? Или это вина отражения неба в воде, когда-то поглощенного ею и преобразившегося в ней?

Дальше неожиданно лед совсем потемнел. Кто-то пробежал на коньках.

— Точно мелом провели по аспидной доске! — заметила Вильгельмина.

Ганс улыбнулся; ему понравился такой верный образ. Он похвалил за это молодую девушку.

Вильгельмина почувствовала какое-то внутреннее волнение. Она не узнавала Ганса в этот день: он казался менее замкнутым и менее мрачным; в первый раз он говорил с ней таким образом. Неужели она начинала ему нравиться?

Так давно она стремилась к этому! Даже сегодня она обдумала свой туалет ради него. Она была очаровательна в своей бархатной шляпе с большим темным мехом, с которым смешивались ее волосы того же оттенка. А ее губки, румяные от холода, очень красные, производили рядом с мехом впечатление храбрости, охоты и крови, как будто поранение уст относилось также к звериной шкурке.

Вильгельмина шла красивым шагом воительницы, став смелее под влиянием мороза, который облегает наше тело, налагает доспехи, призывает к героизму. Она сама казалась себе иною. Неужели это происходило от времени года, которое оказывает на нас такое влияние: расслабляет нас жарою, поддерживает холодом, приводит в уныние дождем?

Может быть, это случилось и благодаря Гансу, его приятным словам, столь неожиданным, придавшим ей сразу силу, горячность, точно она была способна завоевать мир! Между тем на льду было очень холодно ногам, — и Ганс захотел подняться на берег; он помог Вильгельмине вскарабкаться на крутой берег, травы которого скользили от инея, — поддерживая ее, крепко держа за руку, в то время как обе матери улыбались, смотря на них.

Вильгельмина вздрогнула, чувствуя свою руку сжатой в руке Ганса, действительно, очень крепкой, доказывавшей, что его здоровье было слабо только по его вине и вследствие его жизни.