Шарлотта Йондж - Наследник имения Редклиф. Том первый

Какъ только дамы вышли изъ столовой, Гэй ободрился и заговорилъ первый съ своимъ опекуномъ о томъ, что онъ чувствуетъ въ себѣ недостатокъ классическаго образованія; что онъ находитъ нужнымъ хорошенько обучиться, пока не вступитъ въ оксфордскій университетъ, и кончилъ тѣмъ, что просилъ указать ему по сосѣдству какого-нибудь наставника, къ которому бы онъ могъ обратиться за уроками. Мисстеръ Эдмонстонъ вытаращилъ глаза и какъ будто испугался, точно Гэй просилъ его рекомендовать лучшаго палача, чтобы отрубить ему голову. Филиппа это также сильно удивило, но онъ смолчалъ, подумавъ однако, что Гэй очень ловко поставилъ вопросъ. Когда мистеръ Эдмонстонъ опомнился отъ сдѣланнаго ему сюрприза, началась переборка всѣхъ духовныхъ лицъ въ околодкѣ, и наконецъ по совѣту Филиппа, избранъ былъ мистеръ Лазсель, священникъ въ Броадстонѣ, старый школьный товарищъ Филиппа, и затѣмъ рѣшили, что онъ будетъ занималься съ Гэемъ нѣсколько разъ въ недѣлю.

Когда дѣло уладилось, Гэй нѣсколько успокоился; но въ продолженіи цѣлаго вечера онъ все-таки былъ самъ не свой и просидѣлъ все время въ любимой нишѣ у окна, съ книгою какого-то очень серьезнаго содержанія въ рукахъ. Пѣніе, разговоръ и даже романъ «Тяжба», не интересовали его болѣе. Шарлотта была какъ на горячихъ угольяхъ. Она не сводила глазъ съ Гэя и Филиппа, открывала было ротъ, какъ бы желая что-то сказать, и затѣмъ снова притихала, а если вмѣшивалась въ разговоръ старшихъ, то очень не кстати. Передъ самымъ сномъ, когда уже мистриссъ Эдмонстонъ готовилась разливать чай, Лора занялась чтеніемъ, Эмми убирала столъ Чарльза, а Филиппъ провѣрялъ съ дядей счеты плута прикащика. Въ это время дѣвочка очутилась подлѣ Гэя и шепотомъ проговорила подъ самымъ его ухомъ: Гэй! простите, пожалуйста, если я васъ спрошу… А мнѣ очень хочется знать — сердиты вы на Филиппа или нѣтъ? Неужели вы поднимете старую вражду съ нимъ?

— Какая тутъ вражда? спросилъ онъ, не понимая, о чемъ она толкуетъ. Напротивъ, я очень обязанъ Филиппу.

— То-то же, — сказала дѣвочка, умильно наклоняя голову, — а я думала, онъ васъ побранилъ.

Гэй невольно засмѣялся.

— Такъ онъ васъ не бранилъ? повторила Шарлотта. — Конечно вы большой, этого нельзя съ вами дѣлать; но онъ, кажется, приставалъ все къ вамъ, чтобы вы учились.

— Да, это правда; я на него за это разсердился, но теперь одумался и послѣдую его совѣту.

Шарлотта потерялась, но тутъ мистриссъ Эдмонстонъ вызвала Гэя изъ его убѣжища, и совѣщаніе кончилось.

Филиппу нужно было вернуться на слѣдующій день въ Броадстонъ; тетка его собиралась за покупками въ городъ. Чарльзу нельзя было съ ней прокатиться, потому что ей пришлось бы, можетъ быть, запоздать, а больному трудно было сидѣть долго въ экипажѣ. Рѣшили такъ: Филиппъ повезетъ тетку въ фаэтонѣ самъ, Гэй поѣдетъ вслѣдъ за ними, отдастъ нѣсколько визитовъ въ городѣ, завернетъ на квартиру Филиппа, чтобы полюбоваться на его гравюру Сикстинской Мадонны, представится мистеру Лазсель, пока мистриссъ Эдмонстонъ будетъ ходить по магазинамъ, и затѣмъ сядетъ править въ фаэтонѣ, вмѣсто Филиппа, и отвезетъ тетку домой. Пріѣхавъ въ городъ и покончивъ всѣ свои дѣла, мистриссъ Эдмонстонъ повезла Гэя съ визитомъ къ полковницѣ Дэнъ. Въ семьѣ Эдмонстоновъ обыкновенно увѣряли, что когда мама и полковница Дэнъ сойдутся, то у нихъ только и толку что о достоинствахъ мистера Филиппа; сегодняшній вечеръ доказалъ, что домашніе говорили правду. Мистриссъ Дэнъ была добродушная, привѣтливая старушка, до страсти любившая Филиппа Морвиль и гордившаяся тѣмъ, что онъ служитъ въ полку ея мужа; она не могла удержаться, чтобы не разсказать гостямъ нѣсколько случаевъ его доброты, ума и умѣнья вести себя съ товарищами. Мистриссъ Эдмонстонъ слушала ее съ удовольствіемъ, а лицо Гэя выражало самое живѣйшее сочувствіе. Не успѣли они усѣсться въ фаэтонъ, чтобы ѣхать домой, какъ мистриссъ Эдмонстонъ тотчасъ спросила, познакомился ли Гэй съ будущимъ своимъ учителемъ.

— Да, — отвѣчалъ Гэй:- мы начнемъ уроки съ завтрашняго дня, и я буду ѣздить къ мистеру Лазсель по понедѣльникамъ и четвергамъ.

— Это что-то скоро!

— Некогда мнѣ терять время, я у васъ веду слишкомъ разсѣянную жизнь. Пора мнѣ опомниться. Эхъ! будетъ работа! сказалъ онъ, щелкнувъ со всего розмаху бичемъ.

— Неужели наша домашняя жизнь кажется вамъ разсѣянной? спросила мистриссъ Эдмонстонъ, едва удерживаясь отъ улыбки.

— Конечно! сказалъ онъ:- вы еще моего характера не знаете; я страшно впечатлителенъ. Когда мнѣ случается уйдти въ свою комнату послѣ веселаго вечера, у меня голова кругомъ идетъ. Заняться ничѣмъ не могу. А вѣдь нельзя же мнѣ сидѣть взаперти цѣлый день.

— Еще бы! — возразила, улыбаясь, мистриссъ Эдмонстонъ:- мы хоть вамъ и родные, но у васъ все-таки есть общественныя обязанности въ отношеніи къ намъ. Что дѣлать, видно мы ужъ такой опасный народъ.

— Нѣтъ, пожалуйста, не перетолковывайте моихъ словъ. Вы тутъ совсѣмъ не виноваты. Я такой разсѣянный, что на меня дѣйствуетъ малѣйшее развлеченіе.

— Вся бѣда въ томъ, что вы дома вели затворническую жизнь; вамъ нужна перемѣна; не избѣгайте ни развлеченій, ни общества: это два необходимыхъ условія для развитія человѣка. Если же вы находите, что такого рода жизнь дѣйствуетъ слишкомъ сильно на ваше воображеніе, работайте надъ собой: тогда вреда никакого не будетъ.

— Я сильно борюсь, а между тѣмъ чувствую, что вредъ есть, потому что самая борьба ослабляетъ мои силы и отнимаетъ у меня возможность всецѣло посвятить себя наукѣ.

— Вы ошибаетесь, милый Гэй, для нравственной борьбы человѣка нѣтъ опредѣленнаго времени. Вся жизнь наша есть рядъ искушеній. Таковъ ужъ общественный законъ. Борьба необходима; вы не можете отклоняться отъ трудныхъ обязанностей, ради своего спокойствія. Если скромная наша домашняя среда заключаетъ въ себѣ предметы, раздражающіе ваше воображеніе, повторяю опять — боритесь сами съ собой. Не забудьте, что ваше положеніе въ свѣтѣ потребуетъ сильной воли надъ собой; соблазны, предстоящіе вамъ въ будущемъ, такъ велики, что вамъ съ этихъ же поръ необходимо пріучать себя быть твердымъ и готовымъ на всякую борьбу.

— Да, — отвѣчалъ Гэй:- мнѣ давно слѣдовало бы объ этомъ подумать и серьезно заняться своимъ образованіемъ, вмѣсто того, чтобы бить баклуши цѣлый мѣсяцъ. Будь у меня потверже характеръ, ничего бы этого не случилось. Я надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что теперь у меня будетъ довольно работы.

— Вы, кажется, не очень жалуете древніе языки?

— О! нѣтъ! я обожаю Гомера и считаю Георгики Виргилія безподобной поэзіей. Но меня мучитъ то, что меня заставятъ долбить грамматику и засадятъ за изученіе греческихъ корней, просто бѣда!

Онъ тяжело вздохнулъ, какъ будто бы уже сидѣлъ за книгами.