Густаво Беккер - Золотой браслет

Но каким большим, каким величественным предстает собор нашему взору в любое время, когда ни зайдешь в его загадочные святые пределы. Никогда собор не производит такого сильного впечатления, как в те дни, когда он раскрывает всю свою религиозную роскошь, когда все священные места покрывают золотом и драгоценными камнями, лестницы и колонны — коврами.

И когда тысяча его серебряных лампад пылает, излучая поток света, когда в воздухе витают благоухания, слышны пение хора и музыка органов, когда башенные колокола сотрясают собор от самых низов до высочайших шпилей, венчающих его купола, именно в такие моменты понимаешь, чувствуешь огромное величие Бога, живущего в нем, вдыхающего в него жизнь и наполняющего его своим всемогуществом.

В тот же день, в который произошла только что описанная мною сцена, в соборе Толедо был последний из восьми дней праздника Пресвятой Девы.

На религиозный праздник в соборе собралось бесчисленное множество верующих. К концу празднования все уже разошлись. Уже погасли свечи в часовнях и на главном престоле, огромные двери церкви скрипели, почти закрываясь за последним толедцем, когда в темноте, бледный, бледный, как статуя у склепа, на который он оперся на секунду, чтобы взять себя в руки, некий мужчина незаметно проскользнул к решетке средокрестья. И здесь свет, падающий от лампады, позволил различить черты его лица.

Это был Педро.

Но что должно было произойти между двумя влюбленными, чтобы он в конце концов сподвигся воплотить в жизнь ту идею, только от мысли о которой у него волосы становились дыбом от ужаса? Этого мы никогда не узнаем.

Но он был там, он пришел туда, чтобы осуществить свой преступный замысел. Его беспокойный взгляд, дрожь в коленях, пот, струящийся крупными каплями по лбу, отражали его мысли.

Собор, погруженный в глубокую тишину, был пуст, совершенно пуст.

Однако время от времени как будто слышался непонятный шум: возможно, скрип дерева, или шепот ветра, или, кто знает, может, он, возбужденный, слышит, видит, ощущает несуществующие образы, рожденные его фантазией. Но, по правде, то близко, то далеко, то за его спиной, то рядом с ним, слышался как будто сдавленный плач, шорох одежды, волочащейся по полу, шум нескончаемых шагов.

Педро сделал усилие, чтобы пройти дальше. Он подошел к решетке и поднялся на первую ступень главного престола. Около него располагаются усыпальницы королей, чьи каменные статуи с рукой на эфесе шпаги, кажется, день и ночь охраняют церковь, в тени которой они нашли вечный покой.

— Вперед! — прошептал он, хотел сдвинуться с места, но не смог. Казалось, его ноги были прикованы к полу. Он опустил глаза, и волосы у него стали дыбом: пол алтаря был устлан широкими темными надгробными плитами.

На секунду ему показалось, что чья-то тощая холодная рука с непреодолимой силой удерживает его на этом месте. Гаснущие свечи, горящие в глубине нефов, как рассеянные во мраке звезды, покачивались на его глазах, покачивались могильные и алтарные статуи и покачивался весь собор с гранитными столбами и стенами и ряды скамеек.

— Вперед! — вновь воскликнул вне себя Педро, подошел к алтарю и взобрался к самому образу Пресвятой Девы. Все вокруг казалось ему нереальным и ужасающим, все было во мгле и слабом свете, более величественных, чем мрак. Только мягко освещенная одной золотой лампой Богородица, нежная и безмятежная, несмотря на такой ужас, казалось, спокойно улыбалась.

Однако эта молчаливая и неподвижная улыбка, которая его на секунду успокоила, в конце концов вселила в него страх, более странный, более глубокий страх, чем тот, что он до этого испытывал.

Но он снова взял себя в руки, закрыл глаза, чтобы не видеть ее, судорожно протянул руку и схватил золотой браслет — благочестивое подношение одного святого архиепископа, стоящее целое состояние.

И вот браслет был в его руках. С неестественной силой сжимал он его дрожащими пальцами. Оставалось только бежать, бежать с браслетом, но для этого надо было открыть глаза, а Педро было страшно увидеть образ Пресвятой Девы, увидеть могильные статуи королей, демонов на карнизе, чудовищ на капители, полоски тени и лучи света, которые, подобно белым гигантским призракам, медленно передвигались в глубине нефов, наполненных ужасающим и странным шумом.

Наконец он открыл глаза, оглянулся вокруг, и пронзительный крик слетел с его уст.

Собор был полон статуй. Они, одетые в длинные неброские наряды, спустились со своих мест, заполнив весь собор, и смотрели на него глазами, лишенными зрачков.

Святые, монахини, ангелы, демоны, воины, дамы, пажи, монахи, крестьяне — они передвигались хаотично в нефах и у алтаря. Мраморные архиепископы, которых он до этого видел недвижимых у их смертного одра, отправляли богослужение у его ног в присутствии королей, стоящих на коленях на своих гробницах. Между тем, ползая по полу, влезая на скамьи, обернутые в балдахины, подвешенные под сводами, кишели как черви в трупе множество химерических, безобразных, ужасных рептилий и животных из гранита.

Он больше не мог этого выдержать. Со странной силой стучало у него в висках, глаза залила кровь. У него снова вырвался душераздирающий нечеловеческий крик, и он без чувств упал на алтарь.

Когда на следующий день служащие церкви нашли его у алтаря, он все еще держал золотой браслет в руке и, увидев, как они приближаются, воскликнул пронзительным хохотом:

— Он ее, ее!

Несчастный был безумен.