Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Великий аргентинец — испаноязычный прозаик Хулио Кортасар — о природе необычного, порой случающегося вокруг нас и в нас самих, писал так:

«Фантастическое — это нечто совсем простое. Оно вторгается в нашу повседневную жизнь… Это нечто совершенно исключительное, но в своих проявлениях оно не обязательно должно отличаться от окружающего нас мира. Фантастическое может случиться таким образом, что вокруг нас ничего с виду не изменится. Для меня фантастическое — это всего лишь указание на то, что где-то вне аристотелевских единств и трезвости нашего рационального мышления существует слаженно действующий механизм, который не поддается логическому осмыслению, но иногда, врываясь в нашу жизнь, дает себя почувствовать… Это в обычной ситуации причина вызывает следствие, и если создать аналогичные условия, то, исходя из этой же причины, можно добиться того же самого следствия. Но фантастическое происшествие бывает лишь раз, ибо оно соответствует только одному циклу „причина — следствие“, который ускользает от логики и сознания». [1] Кортасар X . Чудесные занятия. СПб., 2001. С. 11.

Наверное, под этими словами поставили бы подписи многие испанские литераторы, даже если они — реалисты до мозга костей.

Мы, например, привычно говорим: Мигель де Сервантес — реалист, в его произведениях перед нами предстает самая доподлинная Испания XVI–XVII веков. Но в главной книге испанской литературы — в «Дон Кихоте» Сервантеса — в реальный мир властно вторгается мир, придуманный Рыцарем печального образа (или миры эти надо во фразе поменять местами?). В романе постоянно переплетаются двоящееся время и двоящееся пространство, двоящееся сознание и двоящиеся персонажи.

Да, Дон Кихот — безумец, но, как заметил Антонио Мачадо, это «ни в коей мере не мешает ему быть правым, не мешает убеждаться и — отдадим должное гению Сервантеса — убеждать в своем целостном понимании мира и жизни». [2] Мачадо А . Полное собрание стихотворений (1936). СПб., 2007. С. 445.

Вероятно, воссоздать целостную картину мира и можно, только если соединить два полюса: реальное и воображаемое, земное и небесное.

Волшебное, необычное, грезящееся является для испанцев, так сказать, частью «домашнего обихода». Оно оказывается столь же истинным, как и самая подлинная реальность. А возможно, и более истинным. Бог есть, если ты в Него веришь. И тут никаких доказательств не требуется. Доказательства нужны тогда, когда начинаешь сомневаться. Если автор верит в те чудеса, о которых он повествует (без мастерства и таланта, конечно, не обойтись), то и читатель ему верит. Границы между грезой и реальностью условны. Для людей искусства они зачастую и вовсе не существуют. В мистико-фантастических рассказах испанских писателей тональность повествования — при переходе от реального к сверхъестественному — не меняется.

Это характерно и для «Легенд» Густаво Адольфо Беккера(1836–1870), создателя мистической новеллы в испанской литературе Нового времени.

Как и другие романтики, Беккер не остался равнодушным к прошлому своей страны. Овеянное легендами, оно было для писателей-романтиков эпическим временем героических деяний и высоких страстей. Испанцам XIX века чрезвычайно повезло — им в наследство история оставила Реконкисту. [3] Реконкиста — отвоевание испанцами своих исконных земель у мавров в VIII–XV вв. И они воспользовались щедрым подарком сполна. Описывая бесстрашных рыцарей и прекрасных принцесс, авторы позапрошлого столетия поднимались над серыми буднями повседневности. А охотно верившие им читатели переживали «вторую действительность» как личную жизнь. «Над вымыслом слезами обольюсь» — это сказано Пушкиным отнюдь не ради красного словца. Успех романтическим литераторам в XIX веке был обеспечен полнейший. Беккер не стал исключением: его легенды пользовались у современников гораздо большей популярностью, чем его поэзия.

Любопытно отметить: в лирических стихах Беккера нет ничего мистического, потустороннего, «не поддающегося логическому осмыслению». Не сочинял он и стихотворных «преданий старины глубокой», как это делали, например, его собратья по перу Анхель де Сааведра, герцог де Ривас (1791–1865) и Хосе Соррилья (1817–1893). Поэзия Густаво Адольфо Беккера — лирический дневник влюбленного и страдающего человека, к тому же максимально сдержанного в проявлении чувств. В испанской литературе XIX века второго такого поэта, пожалуй, нет.

Вот, к примеру, одно небольшое, характерное для Беккера стихотворение:

Но когда он намеревался писать прозу, то не ждал минут вдохновения: начинал работать, и вдохновение являлось к нему само.

За свою короткую жизнь (Беккер умер в 34 года) он исходил едва ли не всю Испанию. Среди его легенд — андалусские, кастильские, каталонские, арагонские… И в каждой из них с любовью запечатлены приметы того или иного края, его характерные особенности, народные верования.

«Я — большой любитель послушать предания, особенно из уст деревенского люда», — признается автор в рассказе «Пещера мавританки». А во вдохновенном и сугубо личностном «Симфоническом интермеццо» Беккер восклицает — заклинает: «Народ был и всегда будет величайшим поэтом всех времен и народов. Никто лучше его не способен воплотить в своих созданиях размышления, верования, чаяния и чувства эпохи».

Писатель словно отходит в сторону: мол, я только скромный собиратель фольклора. Но он, конечно, лукавит. Да и может ли какой-либо литератор быть просто «переписчиком» чужих слов?!

Сообразуясь с собственными эстетическими взглядами, из огромного количества фольклорных произведений Беккер брал только те истории, в которых наиболее полно, по его мнению, отразилась душа народа и которые благодарно восприняла его, беккеровская, душа. Легенды не стилизовались «под народные» — в них явственно прослеживается авторский почерк. Обилие метафор и образов, красочность пейзажных зарисовок, музыкальность фраз, сложные синтаксические построения — все это особенности беккеровской прозы.