Готфрид Келлер - Кузнец своего счастья

Прошло немало времени, пока он отыскал улицу, которой жаждало его сердце. Наконец он очутился в широком переулке с большими старинными домами, но, казалось, совершенно безлюдном. Лишь несколько времени спустя он увидел служанку с блестящей кружкой пенистого пива. Она хотела прошмыгнуть мимо него, но он задержал ее и осведомился о господине Адаме Литумлее. Служанка указала ему как раз на тот дом, перед которым он стоял.

Джон с любопытством взглянул вверх. Над внушительным подъездом возвышалось несколько этажей с высокими окнами, широкими карнизами и профилями, открывавшими взору бедного искателя счастья вздыбившееся море броских ракурсов. Ему стало не по себе, и он сам испугался грандиозности своего предприятия: ведь он стоял перед настоящим дворцом. Все же он осторожно нажал на тяжелую створку двери, проскользнул внутрь и очутился в роскошном вестибюле. Наверх вела каменная лестница с двумя маршами, широкими площадками и украшенными богатой резьбой перилами. Внизу в пролете лестницы и через открытую дверь светило солнце, и видны были цветники. Джон тихо прошел туда в надежде встретить там слугу или садовника, но увидел только большой старомодный сад с чудесными цветами и каменным фонтаном, украшенным многочисленными фигурами.

Казалось, все кругом вымерло. Вернувшись, Джон стал подниматься по лестнице. На стенах висели большие выцветшие от времени ландкарты, планы старинных имперских городов с крепостными сооружениями и великолепными аллегорическими фигурами по углам. Среди многочисленных дубовых дверей одна была неплотно закрыта. Бесцеремонный пришелец приоткрыл ее и увидал лежащую на кушетке довольно красивую женщину, которая, уронив на пол вязанье, мирно спала, хотя было десять часов утра. Так как кушетка находилась в глубине большой комнаты, Джон с бьющимся сердцем поднес палку к глазам и стал рассматривать представившееся ему видение в свой перламутровый бинокль. Шелковое платье и округлые формы спящей еще усилили впечатление заколдованного замка, которое произвел на него этот дом. Он выскользнул из комнаты и, сгорая от любопытства, стал осторожно и бесшумно подниматься вверх.

Наверху вестибюль переходил в настоящую оружейную палату, увешанную снаряжением и оружием всех столетий. Заржавленные кольчуги, железные шлемы, парадные кирасы эпохи кос и мушек, боевые мечи, золоченые запальники — все это было развешано вперемежку. В углу стояли изящные маленькие пушки, позеленевшие от времени. Словом, это был вестибюль знатного вельможи, и душу господина Джона охватил торжественный трепет.

Внезапно раздался совсем близко чей-то крик. Казалось, будто кричал больной ребенок, и так как он не умолкал, Джон воспользовался случаем и пошел на голос туда, где, очевидно, были люди.

Открыв первую дверь, он вошел в большую галерею, сверху донизу увешанную фамильными портретами. Паркет был сложен из шестиугольных разноцветных плит. Вверху, на лепном потолке, казалось, почти свободно парили гипсовые фигуры людей и животных в натуральную величину, гирлянды плодов и гербы. Перед каминным зеркалом, высотой примерно в десять футов, стоял крохотный, седой как лунь старичок, не тяжелее козленка, в халате из ярко-красного бархата, с намыленным лицом. Он нетерпеливо топал ногами и плаксивым голосом кричал:

— Я не могу так бриться, я не могу так бриться, лезвие притупилось! И никто не приходит мне на помощь! Ой, ой, ой!

Увидев в зеркале незнакомого человека, он замолчал, обернулся и, с бритвой в руке, испуганно и удивленно уставился на господина Джона, который, сняв шляпу, подходил к нему с низкими поклонами. Отложив шляпу в сторону, он с улыбкой взял из рук старика бритву и попробовал ее лезвие, проведя им несколько раз по сапогу, потом по сжатому кулаку, взял мыло, взбил густую пену, словом меньше чем в три минуты выбрил старика на славу.

— Простите, милостивый государь, — сказал Кабюс, — за смелость, которую я взял на себя. Но, видя вас в таком затруднении, я почел это за лучший способ вам представиться, если я действительно имею честь стоять перед господином Адамом Литумлеем.

Старик все еще с удивлением смотрел на незнакомца, потом, взглянув в зеркало, убедился, что еще никогда не был так чисто выбрит, снова со смешанным чувством одобрения и недоверия оглядел мастера своего дела и был вполне удовлетворен его приличным видом. Тем не менее он все еще ворчливым тоном спросил, кто он и что ему угодно.

Джон, откашлявшись, ответил: он некий Кабюс из Зельдвилы. Находясь в путешествии и проезжая через этот город, он не хотел упустить случай повидать и приветствовать потомка своей прабабки. Все это говорилось с таким видом, будто он с детства только и слышал что о господине Литумлее. Тот с радостным удивлением весело и приветливо воскликнул:

— Вот как! Значит, род Кабисов еще процветает! Надеюсь, что он многочислен и уважаем?

Джон, словно странствующий подмастерье перед писцом у заставы, выложил и предъявил все свои бумаги. Указывая на них, он с важностью сказал:

— Род этот немногочислен, ибо я последний его отпрыск. Но честь его остается незыблемой.

Старик, удивленный и растроганный этими словами, протянул Джону руку и приветствовал его в своем доме.

Оба господина скоро выяснили степень своего родства, и Литумлей снова воскликнул:

— Как близко соприкасаются ветви нашего родословного древа! Подойдите же, мой дорогой родственник, и взгляните на вашу благородную и достопочтенную прабабку, мою родную бабушку!

Он обошел вместе с Джоном весь огромный зал и остановился перед чудесным портретом женщины в костюме минувшего века. Бумажная полоска, прикрепленная в углу рамы, удостоверяла личность вышеупомянутой дамы; такие же бумажные полоски были прикреплены к остальным портретам. Правда, рядом имелись и другие надписи, по-латыни, не совпадающие с теми, которые значились на бумажках. Но Джон Кабюс стоял как вкопанный и рассуждал сам с собой: «Значит, ты все-таки ковал искусно. Ибо в этом богатом рыцарском зале благосклонно и приветливо глядит на тебя родоначальница твоего счастья!»

Мелодично и созвучно этому внутреннему голосу доносились до него слова господина Литумлея: о дальнейшем путешествии не может быть и речи, уважаемый внучатный племянник должен оставаться его гостем как можно дольше, чтобы установить более тесную связь. Очевидно, мишурное убранство господина внучатного племянника уже бросившееся старику в глаза, выполнило свое назначение на славу и преисполнило его доверием.

Тут Литумлей изо всех сил дернул ручку звонка, после чего на зов маленького властелина приплелись один за другим несколько слуг, а вслед за ними явилась дама, спавшая в первом этаже, с разрумянившимся со сна лицом и полуоткрытыми глазами. Но когда ей представили вновь прибывшего гостя, она широко раскрыла их и отнеслась к этому неожиданному событию с явным интересом и удовольствием. Джона повели в другие покои, где он основательно закусил, причем супружеская чета ему усердно помогала, напоминая детей, которые охотно едят в любое время. Это чрезвычайно понравилось гостю, так как он видел, что эти люди ни в чем себе не отказывают и умеют пользоваться благами жизни. Он же со своей стороны не давал маху, стараясь, чтобы произведенное им впечатление с каждым часом становилось все благоприятнее. Это ему безусловно удалось, особенно во время обеда, когда каждому из супругов подавали его любимые блюда, а Джон Кабюс все пробовал, все находил превосходным, причем свойственное ему спокойное достоинство придавало его суждению еще больший вес. Они ели и пили на славу, и никогда еще трое почтенных людей не наслаждались вместе более роскошным и в то же время безгрешным существованием. Джон Кабюс чувствовал себя как в раю, но в таком, где грехопадение было невозможно.