Ба Цзинь - Осень

Неожиданно шум в комнате смолк. Взоры всех обратились на Хэ Жо-цзюня, который, по-прежнему спокойно сидя рядом с Фан Цзи-шунем, вдруг громким, звонким голосом запел на французском языке «Марсельезу».

Смысл слов был им непонятен, но сила, чувствовавшаяся в строгом ритме песни, неудержимо завладела их сердцами. Это был клич, призыв; он заставлял быстрее пульсировать кровь и зажигал энтузиазмом, который рвался наружу. Этот марш в свое время вел сотни тысяч людей на смерть во имя идеи. А сейчас он подобным же образом зажег священный огонь самопожертвования в сердцах молодежи другой страны. Повинуясь звукам этого марша, они были готовы, не раздумывая, пойти на бой с силами старого.

Песня умолкла, но ее чудесный мотив еще звучал в душе каждого. Эти звуки, казалось, проникали в самые тайники сердец, действуя, как ток. Трудно было поверить, что может существовать такая удивительная песня. Ведь она была совсем непохожа на все эти «Грустные песни» и «Лунные вечера», которые им приходилось постоянно слышать. Иные бросились к Хэ Жо-цзюню с просьбой о нотах, другие потребовали, чтобы он разучил ее с ними. Хэ Жо-цзюнь с радостью согласился сделать и то и другое. Затем он спел несколько революционных французских песен того времени, которые произвели не меньшее впечатление, разбудив лучшие чувства и оставив неизгладимый след в сердцах молодых людей.

Настала очередь других. Ван-юна и Чэнь-чи удалось уговорить спеть несколько популярных песен; Цзюе-минь спел английскую песню; Чжан Хуань-жу, славившийся среди друзей прекрасным исполнением арий положительных героев в классических операх, смог исполнить только кое-что из этого репертуара. Но ни классические арии, ни популярные песни не произвели на большую часть слушателей никакого впечатления, и слушали эти песни без особого интереса. Однако общего согласия в комнате они не нарушили; наоборот, даже вызвали еще большое оживление.

После классических арий все почувствовали, что следует сделать перерыв; поэтому больше никто не уговаривал других ни петь, ни еще как-либо демонстрировать свое искусство. Семечки, орехи, печенье уже исчезли с тарелок, весь чай перелился в желудки присутствующих и кое-кто уже вставал из-за стола с тем, чтобы выйти на лестницы, или постоять у книжного шкафа, или поболтать со старыми, а может быть, и с новыми друзьями. Казалось, что у этой молодежи сегодня праздник, — такое удовлетворение было написано на всех лицах.

Сейчас на лице Цзюе-миня лежала спокойная (нет, иногда и возбужденная), радостная улыбка. Сердцем он мысленно заглядывал в такие же молодые сердца своих товарищей, и этот духовный контакт доставлял ему радость. Редко ему приходилось испытывать такую спокойную радость. Но временами его брала досада, которая росла по мере того, как увеличивалась радость. Стоило ему вспомнить о своей радости и об обстановке, которой она была вызвана, как мысль обращалась к той, которая осталась дома. Ему было досадно, что он не может поделиться с ней этой радостью; он сетовал на болезнь, из-за которой Цинь столько потеряла; если бы она была здесь, ему было бы вдвойне радостно. Но он умел владеть собой, а молодое сердце всегда легко увлечь настоящим весельем. Поэтому на лице его не было и тени сожаления, и никто не догадывался о его настроении.

Прошло уже немало времени, но радостная молодежь не замечала, как оно движется. Но перехитрить время нельзя — оно само напоминает о себе каждому. Пришла пора расходиться. Расставались они с сожалением. Но это был не конец, вечером им предстояло встретиться во «Французском коллеже», где они должны были ставить пьесу «Полночь еще не наступила», и некоторым членам редколлегии предстояло отправиться туда, чтобы подготовить все необходимое.

Первыми начали расходиться гости, еще раз благодаря перед уходом всех хозяев. Затем ушел кое-кто из редакции, остались только те, кто пришел еще утром. Они быстро навели чистоту и порядок в комнате, затем подняли жалюзи на окнах и, закрыв дверь, только-только собирались запереть ее, как вдруг к Чжан Хуань-жу подошел запыхавшийся молодой человек, похожий на приказчика:

— Я пришел купить газету. Еще не поздно?

— Нет, нет, пожалуйста, — поспешил вежливо ответить Чжан Хуань-жу и распахнул дверь, пропуская его внутрь. Тот с уважением посмотрел на беседующих молодых людей, которые стояли у перил лестницы, и вслед за Чжан Хуань-жу вошел в комнату.

Чжан Хуань-жу вынес ему из маленькой комнатки юбилейный номер. Молодой человек взял газету и, покраснев, полез за деньгами.

— Я раньше приходил, только увидел, что у вас собрание, не решился мешать вам и ушел, — робко, словно извиняясь, приговаривал он. Но от волнения ему все не удавалось вытащить деньги, и он покраснел еще больше.

— Не нужно денег. Можете считать, что этот номер мы вам дарим, — остановил его Чжан Хуань-жу. — Сегодня наш юбилей. Оставьте газету на память.

— Премного благодарен! Душевные вы люди! — рассыпался в благодарностях молодой человек, на его раскрасневшемся лице появилась искренняя (хотя и немножко забавная) улыбка.

Чжан Хуань-жу что-то еще говорил ему, но он только вежливо кивал головой и, забрав газеты, в сопровождении Чжан Хуань-жу направился к выходу. У дверей он еще дважды произнес «премного благодарен», восхищенно оглядел беседующих друзей, низко склонил перед ними голову и поспешно пошел по галерее.

— Наверно, ученик из какой-нибудь лавки, — негромко сказал Чжан Хуань-жу, глядя ему вслед.

— Он считает нас необыкновенными людьми. А ведь мы этого совсем не заслуживаем! — растроганно подхватил Чжан Хой-жу.

Остальные промолчали. Чжан Хуань-жу закрыл дверь, и все с шутками и смехом направились к выходу.

Цзюе-минь до самого выхода из здания шел рядом с Фан Цзи-шунем, о чем-то оживленно беседуя с ним. Но у дверей он вдруг заметил Цзюе-синя. Он попытался избежать встречи, но Цзюе-синь уже заметил его; пришлось поздороваться. Цзюе-минь увидел, что на лице брата появилось удивление, но, не говоря ни слова, он спокойно вышел вслед за своими товарищами.

Пьеса «Накануне», поставленная в этот вечер во «Французском коллеже», имела огромный успех у зрителей; она взволновала даже директора коллежа (того самого французского пастора с пышными усами). После спектакля Цзюе-минь возвращался домой один. Когда, пройдя пустынными улицами, он подошел к воротам своего дома, они уже были закрыты, и ему пришлось распахнуть их, чтобы попасть в дом.

В кресле, опустив голову на грудь, дремал привратник Сюй-бин. При виде Цзюе-миня он поднялся, приветствуя барина.

— Поздновато сегодня, барин, — улыбнулся он.

Небрежно кивнув, Цзюе-минь поспешил в свой флигель. Когда он проходил главную гостиную, издалека донеслись удары колокола — был час ночи. Пройдя через боковую дверь, Цзюе-минь уже приближался к своей комнате, как вдруг на дорожке появилась чья-то тень. С одного взгляда Цзюе-минь угадал в ней брата. Он хотел пройти, не окликнув его, и уже заносил ногу на ступеньки, ведущие к комнате брата, но Цзюе-синь вдруг сам окликнул его и направился к нему. Цзюе-миню пришлось остановиться на полпути и подождать Цзюе-синя.