Ба Цзинь - Осень

— Я повинуюсь вам, иду. Не забудьте только прийти ко мне.

Все обещали исполнить эту ее маленькую просьбу. С тяжелым сердцем она последовала за служанками.

Словно камень лег на сердце каждого из оставшихся. Все подавленно молчали.

Цинь встала и направилась к Шу-хуа и Цзюе-миню, которые стояли у перил и любовались озером.

Внизу, безмолвное, лежало озеро. В воде отражались синее небо и луна. На небе, словно белые лепестки, вырисовывались перистые облака. Лунная дорожка колыхалась на поверхности воды. Казалось, что этот прозрачный свет непрерывно течет. Напротив раскинулась зеленая чаща леса, за которым смутно виднелись искусственные горки и крыши. Все было погружено в глубокий сон. Но в чаще, словно искорки, вспыхивали огоньки ламп. Вода уносила с собой лунное сияние. Куда? — Цинь не видела этого: за поворотом озеро скрывали высокие утесы на обоих берегах, и, казалось озеро там кончается.

— Кар-р-р, — донесся сзади скрипучий протяжный крик. Этот звук усугубил общую подавленность.

— Странно, с чего бы сейчас вороне каркать? — изумилась Шу-хуа. Она услышала хлопанье крыльев.

— Наверное, ее что-нибудь испугало. Шу-хуа, ты не боишься привидений? — тихо спросил Цзюе-минь.

— Ты меня не пугай. Все равно не боюсь! Я не верю в привидения! — гордо отвечала Шу-хуа.

— Ш-ш-ш… кто-то идет, — нарочно шепотом произнес Цзюе-минь.

Шу-хуа прислушалась. Она увидела приближающуюся Юнь и услышала еще чьи-то шаги. Она быстро взглянула на лестницу.

— О каких это привидениях вы тут толкуете? — улыбнулась Юнь.

Шу-хуа прыснула со смеху: она увидела Ци-ся.

— Это же Ци-ся, — смеялась она.

Подойдя к ним, Ци-ся громко сказала:

— Барышня Шу-хуа, барин Цзюе-синь, я принесла вам чай. Только что заваренный весенний чай. — В руках у нее был поднос с чайником и чашками.

— Мы уже собираемся уходить. Не стоило, пожалуй, приносить, — уныло отозвался Цзюе-синь.

— Куда ты так спешишь, Цзюе-синь? Давайте еще погуляем, — сказала Шу-хуа. — В кои-то веки собрались вместе.

Цзюе-синь не отвечал, огорченный последними словами Шу-хуа.

Облака постепенно рассеялись. Небо просветлело. И только серебряный диск луны спокойно продолжал свой путь.

Цзюе-синь и Шу-хуа вместе с госпожой Чжоу отправились в семью Чжоу на церемонию обручения Мэя. Это была так называемая помолвка. Старшее поколение семьи Чжоу очень радовалось предстоящему браку. Весь дом внутри был украшен фонариками и разноцветными полосами бумаги. В дверь то и дело входили поздравляющие. Госпожа Чжоу помогала в доме, а Цзюе-синь был во дворе и вертелся, как белка в колесе. Только Шу-хуа оставалась не у дел. Она все время была с Юнь. Когда принесли подарки от семьи новобрачной и разложили их во внутреннем дворике и по обеим сторонам крыльца, она с девушками и ребятишками набросилась на фрукты.

Цзюе-минь, под предлогом выпускных экзаменов, не пришел на церемонию. Шу-хуа была против женитьбы Мэя, однако сегодняшняя церемония доставила ей большое удовольствие. С лица Юнь не сходила улыбка. Даже на бледном лице Мэя изредка проступал румянец от возбуждения. Только Цзюе-синь в этот день выглядел печальнее обычного.

Шум оглушал его. Становясь на колени на красном ковре перед старой госпожой Чжоу, перед супругами Чжоу Бо-тао, перед Мэем, он словно слышал чей-то глухой плач. Он вдруг понял, что грезит наяву. Люди смеялись, громко разговаривали. Лица у всех светились радостью. Мэй, поднимаясь с колен, загадочно улыбнулся Цзюе-синю. Глядя на этого худосочного юношу, на котором, как на вешалке, болтался просторный роскошный праздничный наряд, и видя выражение тупой радости на его лице, он почувствовал, как его сердце вновь больно сжимается от жалости.

Чжоу Бо-тао и Мэй все еще принимали поздравления родственников во внутренних покоях. Цзюе-синь стоял у входа в приемную. Надоедливый гвалт и радостный смех резали его слух. Он устало посмотрел на небо, на крышу дома. И опять вдалеке раздался неясный плач. Вот он достиг его слуха, но не успел Цзюе-синь уловить этот неясный звук, как он вновь исчез, снова вернулся и опять пропал. Сомнение охватило Цзюе-синя: «Неужели я вижу все это во сне? Неужели сейчас прошлый год?»

— Цзюе-синь, Цзюе-синь! Сходи, пожалуйста, распорядись, чтобы в гостиной приготовили стол для мацзяна, — широко улыбаясь, похлопал Цзюе-синя по плечу Чжоу Бо-тао.

— Хорошо, сейчас, — торопливо ответил Цзюе-синь. Он взглянул прямо перед собой: все вдруг изменилось. Прошлый год снова ушел в небытие. Исходил ли тот неясный плач из его сердца, или это, быть может, его второе я оплакивало Хой, а может быть, это она — ее образ сегодня вновь являлся перед ним — оплакивала несчастье. Теперь ему оставалось лишь укорять самого себя: он опять пошел против ее желания и причинил ей боль; он опять оставил ее одинокой, молящей о помощи; вероломно нарушил данное ей слово. Но сейчас у него не было даже времени для раскаяния. Он должен идти в гостиную, позаботиться, чтобы слуги приготовили стол для игры. Он должен заниматься всеми этими безрадостными делами.

Цзюе-синь уныло поплелся в гостиную.

В этот день Цзюе-синь много раз видел Мэя, но не имел возможности поговорить с ним. Этот юноша, казалось, не знал, что делает. На его лице застыла радостная улыбка. И люди думали, что он искренне радуется. Однако улыбка его была какая-то расплывчатая, окутанная легкой дымкой. Все видели только улыбку, но Цзюе-синь разглядел эту легкую дымку.

Однако теперь уже слишком поздно. Цзюе-синь знал, что ничего не может изменить и поэтому ни слова не сказал Мэю. Все свои мысли он затаил в себе, и они бередили ему сердце. Тоска душила его. Он решил залить ее вином. Он надеялся, что вино принесет ему забвение: ведь все в гостиной выглядело так же, как и год назад! Чем больше он присматривался, тем больше вспоминал событий, голосов, лиц. Ему не под силу был этот груз воспоминаний, угрызения совести. Ему нужно забыться. Он хотел, чтобы действительность стала призрачной, хотел погрузиться в туман.

Цзюе-синь пил молча. Он перестал узнавать окружающих, иногда только отвечал кому-нибудь, не понимая, что говорит. Голова его отяжелела. Лица сидящих за столом начали принимать какие-то причудливые очертания. Он почувствовал, как горит его лицо, и понял, что опьянел. Однако у него не хватало сил выйти из-за стола, да и к тому же он должен был кое о чем позаботиться. Он держался из последних сил и больше уже не поднимал стоящий перед ним бокал. Он с трудом дождался ухода гостей. Особняк погрузился в тишину. До него словно издалека донеслись голоса старой госпожи Чжоу и супругов Чжоу Бо-тао, благодаривших его, донесся звук гонга, возвещавшего о второй страже. Теперь и он может откланяться. Госпожа Чжоу уже приказала слуге приготовить паланкин. Когда трехместный паланкин был готов, Цзюе-синь с госпожой Чжоу и Шу-хуа уселись в него и покинули этот дом, который вызвал у Цзюе-синя столько воспоминаний.