В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА

Фаинка начала рвать кувшинки, чтобы сделать бусы на берегу. Маруся, не расплетая кос, тоже вздумала с головой окунуться в омут. Когда-то ее научили глядеть под водой, и вот она увидела песчаное дно, камушки и даже мелких сорожек, убегающих вглубь.

Одна за другой вылетали девки на берег. Фаинка начала скакать на одной ноге, наклонив голову. Вода попала ей в правое ухо.

— Девки, девки, за лесом вроде урчит, — насторожилась Киюшка. — Хоть бы дожжа не было.

— Ой, вроде гроза уркает!

— Какая тебе гроза, ведь не оболошно.

Гроза налетела неизвестно откуда. Какой-то странный надрывный поднебесный рык стремительно приблизился к омуту, нежданно-негаданно обрушился с неба. Грохот объял, задушил весь тихий зеленый мир и луга с медовыми запахами, и земляничный лесок, и речку, и синее небо с белым облачком. Все объялось этим нездешним дьявольским громом, прежде чем что-то темное оглушительно со свистом обрушилось сверху. Голые девки, судорожно прикрываясь одеждой, без памяти скочурились на берегу. Черная тень мгновенно накрыла их, обдала вонючей и жаркой волной бензиновой гари, оглушила вселенским грохотом и так же стремительно удалилась.

Маруся очнулась. Она не видела, как мелькнуло черно-желтое брюхо и большие кресты на крыльях. Когда она слегка опамятовалась, то сразу начала трясти Киюшку, ничком лежащую на траве, потом птицей кинулась к Фаинке. Та была совсем без памяти. Маруся с Киюшкой то с ревом трясли Фаинку за плечи, тормошили, терли виски, то искали свои сарафаны. Фаинка беспомощно, как льняное повесмо, висела на их руках.

— Тряси, Маня, тряси!

— Господи, что будет-то.

— Ну-ко, ну-ко, за подмышку давай, она вроде щекотки боится.

Когда полезли Фаинке за пазуху, она очнулась, глаза открылись. Отбрыкнулась от подруг, схватила чужой сарафан, чтобы закрыть наготу.

Далекий завывающий гул самолета заглох за лесною грядой. И вдруг он снова быстро начал усиливаться. Голые девки не успели прийти в себя.

— Маня, вбеги в воду-то, ведь увидит! — сквозь нарастающий гул завопила Фаинка дурным голосом.

Самолет, стреляющий жаром и вонью выхлопов, вновь налетел, накрыл, заглушил пронзительный женский визг. Казалось, немец хотел разрезать крылом лужайку у омута. Голова в шлеме, в больших очках на миг оскалилась в бесовской улыбке, когда голые девки от стыда и от страха бросились в омут.

Летчик помахал черной рукой, и железный громовой дьявол, стреляя выхлопами, мелькнул желтым брюхом, окрестил их черными обоими крестами и, спешно набирая высоту, ринулся в небо.

Девки не смели вылезти из воды. Они стучали зубами, дрожали вроде бы от холодной воды. На берегу Фаинка, заикаясь, попробовала ругаться:

— Где, где сарафан-то? Со-со-сотона, лешой, б-б-болотной.

И заревела от страха.

— Не реви, Фая, не реви. — промолвила дрожащая Киюшка, торопливо натягивая рубашку. — Не стрылил, дак и то ладно. Ведь и стрылить бы мог, либо бомбой. Не реви.

Легко сказать, не реви. Марусю тоже трясло. У всех троих подгибались коленки, когда схватили котомки и бросились на дорогу подальше от омута.

Куда было бежать, куда идти? Они ничего не знали. Знали только, в какой примерно стороне город Кириллов. Немецкий самолет полетел прочь от солнышка. Они же выбежали на дорогу и направились прямо под солнышко. Оно светило им прямо в глаза. Оводы под вечер не кружились вокруг. Полевые чибисы с тревожным печальным писком поднимались с гнезд. Небо на западе еще белело пухлым спокойным облаком. Не верилось, что только что без памяти метались на речном берегу, что черные чужие кресты дважды чуть не вдавили в зеленую землю, что все трое чуть не оглохли от нездешнего трека. Вода и смерть уже коснулись их черным своим рукавом, но им все еще не верилось, что это война. И расстраивались и ругались они не от того, что война, а от обиды, что их увидели голыми. Да еще сверху, да еще чужой.

Бежали, бежали окопницы от несчастного омута, бежали голодные, перепуганные, не успев причесать волосы и одуматься. Натерпевшись безумного страху, бежали под солнце. На ходу, то одна, то другая, начинали было в голос реветь, но сразу стихала то одна, то другая. Плакать при ходьбе не больно сподручно. Маруся глотала слезы. Киюшка промокала глаза рукавом, у Фаинки они в два ручья текли по щекам. Бежали без оглядки и молча, тратили последние силы на колесной дороге среди ржаных и овсяных полей.

Перед какой-то деревней Фаинка хряснулась на скошенный луг. Остановились, присели и Маруся с Киюшкой. Все трое снова досыта наревелись. Затем кое-как причесались. Потом переобулись. Только теперь почуяли голодную дрожь и неодолимую тяжесть в ногах.

— Сотона! Рогатой бес! — ругалась Фаинка. — Лешой поганой, шею-то вытянул, да и глядит, и глядит.

— Кресты на крыльях-то. Черные, а брюхо желтое, — скороговоркой добавила Киюшка. — Пойдем, пойдем… Вдруг опеть прилетит.

Собрались с силами, поднялись, пошли споро, но шагом, без всяких пробежек. Забыли и про милицейский пост, о котором говорили встречные бабы. В открытую прошагали через большое село. Дорога уперлась прямо в реку. На пароме стояла упряжка.

— Чево, девки, на ту сторону, што ли? — крикнул мужик. — Давай подсобляй, ежели на ту.

Паромщик велел тянуть за канат, сам взялся за большое, как на барже, правило. Мужик-ездовой тоже начал тянуть, спросил:

— Откудова, девушки, чьи?

Киюшка честно доложила, откуда и чьи. Мужик языком поцокал, объяснил, сколько верст до Кириллова и куда идти от парома. Рассказали про самолет. Мужик не поверил: «Будет самолет с вами связываться». Как во сне переправились на другой берег и опять чуть не бегом: вдруг догонят с милицией? Но теперь никто не наладил за ними погоню. Зато ноги у всех троих отказывались служить. Фаинка нет-нет да и всхлипнет. Она заикалась теперь и уже не пела частушки. Она то и дело начинала реветь.

— Манька, твой-то лейтенант куды глядит? — сквозь слезы твердила она. — Для чево он поставлен, ежели самолеты летают? И шпиены в лесу. А он только каменье сбирает.

— Велено ему, вот и сбирает! — строго сказала Киюшка. — Иди, не реви, чево ревишь-то опеть?

— Немечь. голую видел. — всхлипнула Фаинка. — Стыд. Лешой рогатой. Харю-то выставил. А ежели на карточку снял? Ой, чево будет-то?

И Фаинка завыла в голос.

— Отстань, ради Христа! — рассердилась Киюшка.

Деревни одна за другой оставались позади. Ведреный долгий день кончался, а на какой-то развилке они еще раз свернули направо, то есть под солнышко. Оно садилось. Когда страхи, усталость, жара и голод сдавили душу, как раз начался сосновый лес, без комаров и без оводов. Сухой смолистый воздух реял между дерев, на горушках, почти у самой дороги густо краснела крупная земляника. Не было сил пройти мимо этих горушек, и все трое, не сговариваясь, побросали котомки. Молча, торопливо набирали в горсть, кидали в рот ароматную и теплую живительную ягодную мякоть. Земляника незаметно перешла в черничник. Но солнышко. село. Не заметили спутницы, что солнышко село, что в лесу быстро свежело, темнело, затягивало низинки туманом.