Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

— Да было бы вам известно, что я дружу с Сегеном. И даже не раз завтракал в вашем домике. Настоящая лачуга.

Тут Констанс, иронически улыбнувшись при мысли о такой вопиющей бедности, вспомнила, что г-жа Сеген, Валентина, как она ее называла, рассказывала ей как-то о жалком состоянии охотничьего домика. Доктор, с улыбкой слушавший их разговоры, тоже вставил слово:

— Госпожа Сеген — моя пациентка. После последних родов я советовал ей пожить в этом самом домике. Воздух в тамошних краях изумительный — детишки растут, как крапива.

Бошен, расхохотавшись, принялся за свои обычные шуточки.

— Итак, дорогой Матье, берегитесь! Когда прикажете ждать пятого?

— Ну нет! — запротестовала Констанс с видом оскорбленной невинности. — Это было бы настоящим безумием. Надеюсь, что теперь уж Марианна остановится… Иначе вам обоим будет непростительно, именно непростительно…

Матье прекрасно понимал, что именно супруги Бошен имеют в виду. Они постоянно насмехались над ним и над Марианной, и в их насмешках сквозили одновременно жалость и возмущение: как можно, и притом столь беспечно, осложнять свою жизнь! Появление последнего ребенка, Розы, до такой степени обременило бюджет Фроманов, что они вынуждены были переехать за город, в нищенскую лачугу. Неужели они совершат еще большую оплошность и, не имея гроша за душой, не завоевав себе места под солнцем, обзаведутся еще одним ребенком!

— К тому же, со свойственной ей чопорностью брезгливо добавила Констанс, — это, если хотите, просто нечистоплотно. При виде родителей, за которыми тащится целый выводок ребятишек, мне становится противно, совсем как при виде пьяниц. Это — почти то же самое, даже, пожалуй, еще грязнее.

Бошен опять расхохотался, хотя, казалось бы, ему следовало придерживаться иного мнения. Но на Матье все это не произвело ни малейшего впечатления. Констанс и Марианна никогда не смогут понять друг друга, уж слишком они во всем несхожи; и Матье, не желая принимать нападки супругов Бошен всерьез, что привело бы к разрыву, постарался весело отшутиться.

— Ну конечно, вы правы, — сказал он, — это было бы безумием… И все же, если пятый в пути, подите-ка отправьте его обратно.

— Ну, на это есть средства! — воскликнул Бошен.

— Средства… — повторил доктор Бутан, слушавший их с отеческой снисходительностью. — Что-то я не знаю иных средств, кроме запретных и смертельно опасных.

Бошен тотчас воспламенился — вопрос рождаемости и резкого сокращения прироста населения был его коньком, и он охотно разглагольствовал на эту тему. Первым делом он шутя отвел Бутана как свидетеля, ибо тот в качестве врача-акушера — лицо явно заинтересованное и обязан придерживаться противоположного мнения. Потом он перешел к теории Мальтуса, хотя знал ее только понаслышке, упомянул о геометрической прогрессии рождаемости и арифметической прогрессии роста средств потребления, о перенаселении земного шара, которое через каких-нибудь два столетия неминуемо приведет к повсеместному голоду. Если бедняки уже теперь умирают от недоедания, то сами же виноваты: чего проще — воздержаться, ограничить себя таким количеством детей, какое они в состоянии прокормить. Богачи, которых несправедливо обвиняют во всех социальных бедах, ничуть не ответственны за нищету. Напротив, они, так сказать, олицетворяют собой благоразумие, именно они, ограничивая численность своих семей, подают тем самым пример гражданской доблести. С торжествующим видом Бошен твердил, что ему не в чем себя упрекнуть, потому что капиталы его неизменно растут и совесть у него спокойна; пусть за свою бедность бедняки пеняют на самих себя! Тщетно доктор возражал ему, что теория Мальтуса давно опровергнута, что все его расчеты построены на возможном, а не на реальном увеличении народонаселения; тщетно доказывал он, что нынешний экономический кризис, несправедливое распределение богатств при капиталистическом строе, составляют единственную и весьма гнусную причину нищеты и что в тот самый день, когда труд будет правильно распределен, земля с избытком прокормит умножившееся, счастливое человечество. Бошен ничего не желал слушать, с блаженной уверенностью эгоиста он заявлял, что все это его не касается, что он не испытывает угрызений совести из-за своего богатства и что тем, кто стремится разбогатеть, достаточно лишь взять с него пример.

— Значит, вы сознательно обрекаете Францию на вымирание? — лукаво спросил его Бутан. — В Англии, Германии, России рождаемость неизменно растет, а у нас, во Франции, угрожающе падает. По численности населения мы уже плетемся чуть ли не в хвосте европейских стран, а ведь именно численность населения сейчас больше, чем когда-либо, определяет мощь страны. Подсчитано, что необходимо иметь в среднем по четыре ребенка в каждой семье, дабы вместе с приростом населения упрочился престиж нации. Вот у вас всего один ребенок: значит, вы, Бошен, плохой патриот.

Бошен совсем зашелся от ярости.

— Это я-то плохой патриот?! А кто надрывается на работе, кто поставляет машины даже за границу?.. Конечно, мне известны такие семьи, которые могут позволить себе роскошь иметь четверых детей, согласен, они виновны, если их не имеют… Но я-то, дорогой мой, я лишен такой возможности! Вам отлично известно, что я не могу себе этого позволить!

И он привел свои обычные доводы: в сотый раз сообщил, что заводу угрожал раздел, гибель, а все из-за того, что, к несчастью, у него есть сестра Серафина, которая вела себя просто мерзко, — сперва требовала приданого, потом, после смерти отца, раздела имущества. Он спас завод ценой неимоверных усилий и огромных денежных затрат, подорвавших его благосостояние. Так неужели он отважится повторить ошибки отца и навяжет Морису на шею сестру или брата, чтобы и на его долю выпали все эти чудовищные затруднения: разве мало он сам натерпелся, когда отцовское наследство чуть не пошло прахом? Нет и нет! Раз закон столь несовершенен, никогда он не поставит сына под удар раздела: пусть Морис будет единственным наследником того состояния, которое ему, Александру, досталось от отца и которое он сумел приумножить. Он мечтает о колоссальном богатстве для сына, об огромных капиталах, которые в наше время одни только и дают могущество.

Констанс, не выпуская из своей руки ручонку сына, смотрела на бледненького Мориса с какой-то страстной гордостью: предприниматели и финансисты гордятся своими капиталами так же неистово и воинственно, как аристократы — древностью рода. Пусть он, Морис, будет королем, одним из тех промышленных королей, которые ныне стали хозяевами нового мира!

— Успокойся, крошка, никогда у тебя не будет ни брата, ни сестры, мы с папой договорились. И если даже папа забудется, мама всегда начеку.