Август Стриндберг - На круги своя

Он крепко ее обнял.

— Ты когда-нибудь встречала мужчину с такой судьбой, как моя? Куда бы я ни пришел, я несу за собой пагубу и несчастье. Ты только подумай про своих родителей!

— Не говори так! Терпением мы одолеем и эту напасть!

— Чтобы тотчас угодить в очередную.

— Идем, я подую на все это!

И она дунула на облако, ими снова овладело божественное легкомыслие, и они вприпрыжку помчались домой, по прибрежным укреплениям и рытвинам.

Вечером наконец-то пришла долгожданная телеграмма, стало быть, венчание могло состояться уже на другое утро.

Оно и состоялось, сперва в канцелярии у бургомистра. И вдруг, когда они приносили клятву, невеста разразилась истерическим хохотом, способным обратить всю церемонию в фарс, а серьезный бургомистр решительно не понимал, как ему следует толковать такое, граничащее с безумием поведение невесты. И когда они вечером собрались у пастора, это меньше всего напоминало ликующий свадебный поезд. Кроме сестры свидетелями клятвы верности «перед Богом» выступили четыре абсолютно посторонних лоцмана.

Прошло две недели мая. Оба сидели перед домом и глядели, как стая перелетных птиц опустилась передохнуть у них в саду, прежде чем продолжить свой путь к северу.

— Какая тишина!

— А надолго ли?

— Еще на восемь дней. Вот уж не думала, что брак — это такое отличное дело.

— Пусть даже меня называли раньше женоненавистником, я всегда любил женщин, пусть даже меня и считали воплощением непостоянства, я всегда высоко ставил брак.

— Ты можешь теперь себе представить, что опять живешь в одиночестве?

— Нет, одна только мысль об этом меня убивает.

— А знаешь, я сейчас так счастлива, что мне даже становится страшно.

— Вот и со мной то же самое. Мне так и чудится, будто кто-то затаился и подкарауливает нас. Ее зовут Немезида, и она преследует не только преступных людей, но и счастливых тоже.

— Чего ты больше всего боишься?

— Что мы разлучимся!

— Но ведь это зависит только от нас.

— Ах, если бы! Но непокой приходит извне, с ветром, с росой, с жарким солнцем, с дождем. Попробуй-ка угадать, кто из нас был повинен в нашей последней ссоре.

— Да никто.

— Никто из нас двоих? Значит, кто-то третий. И зовется он недопонимание, если это можно так назвать, но мы оба находились в здравом уме и твердой памяти и были преисполнены понимания.

— Не пугай меня!

— Не стану. Просто будь готова к тому, что все это может повториться и что в конце концов мы начнем обвинять друг друга.

— Может, пойдем и попробуем писать? — предложила она.

— Не могу я писать.

— Да и я тоже, но мой редактор злится, что ничего не получал от меня вот уже два месяца.

— А у меня так и вовсе целый год не было в голове ни одной идеи. Чем это только кончится?

Получилось так, что они как бы нейтрализовали друг друга, и ни один из них ни на что больше не реагировал. Их совместное пребывание протекало теперь в тихом и блаженном молчании. А потребность находиться в обществе друг друга была столь велика, что один не мог выйти из дверей, прежде чем другой за ним последует.

Они попробовали оставаться в одиночестве — каждый у себя в комнате, чтобы работать, но всего через четверть часа в его дверь постучали.

— Знаешь, все это великолепно, но я стала совершенной идиоткой, — пожаловалась она.

— Ты, оказывается, тоже?

— Да! Я не могу больше ни читать, ни думать, ни писать, да и говорить, пожалуй, тоже.

— Это все от чрезмерного счастья. Надо нам общаться с другими людьми, не то мы оба станем идиотами!

Проблема заключалась в том, что теперь они даже разговаривать перестали. Судя по всему, они были до того едины во всех вопросах и мыслях, до того знали мысли другого, что обмениваться было решительно нечем. Одинаковые вкусы, одинаковые привычки, одинаковые недостатки, одинаковый легкий скепсис свели их вместе, и они просто сплавились, как сплавляются две частицы одного и того же металла.

Они утратили себя, утратили свою форму, они слились воедино. Но память о некоем самостоятельном существе, о собственной форме существования сохранялась, и война за освобождение была уже не за горами. Проснулось стремление индивидуума к самосохранению, и, когда каждый захотел вернуть свое, завязалось сражение за отдельные частицы.

— Ты почему это не пишешь? — спрашивал он.

— Я пробовала, но у меня получается только про тебя.

— Ну я ли, кто ли другой, все равно это может выйти неплохо.

— Ты полагаешь, что за душой у меня нет ничего своего?

— Ты слишком молода, чтобы иметь за душой что-то свое. Ты пока выражаешь других, так почему бы тебе и не выражать меня?

Ох, лучше бы ему не говорить этого, потому что его слова пробудили ее.

Пришел очередной номер газеты с заметкой о том, что как раз в эти дни в Лондоне подготовлен к печати одним издателем сборник его стихотворений.

— Может, съездим в Лондон? — спросила она.

— С удовольствием, хотя, по правде говоря, я не слишком верю подобным заметкам, мне уже часто доводилось их читать. При всем при том получится презанятная поездка, которая вполне может окупиться.

Решение о поездке было принято и осуществлено. Они наблюдали, как уходит из глаз маленький остров, с той же радостью, как в свое время наблюдали его появление из тумана.

В Дувре им пришлось заночевать в отеле.

Возвратясь с прогулки, он увидел, что его жена запечатывает шесть одинаковых конвертов.

— Это что у тебя такое? — спросил он.

— Это твоя американская поездка, которую я рассылаю в известные датские газеты.

— Но ведь ее нельзя делить на части. Ты же знаешь, что это единое целое. Ты хоть читала ее?

— Нет. Я просто перелистала. А это может принести какие-то деньги.

— Никаких денег это не принесет, потому что никто не захочет это печатать, да и вся работа представляет ценность только в целом виде.

Однако она не обратила внимания на его слова.

— Пошли теперь на почту, — сказала она повелительным тоном.

Разумеется, она хотела как лучше, но все-таки поступала неумно, и, хотя прежний опыт научил его, сколь рискованно внимать ее советам, он не стал возражать и пошел вместе с ней.

На лестнице выяснилось, что она прихрамывает, потому что купила слишком тесные туфли, да вдобавок на слишком высоких каблуках, какие в то время носили лишь кокотки.

Когда они вышли на улицу, она поспешно устремилась в сторону почты, а он последовал за ней. Глядя на эту маленькую фигурку, увешанную кучей пакетов, которые она непременно желала нести сама, на прихрамывающую из-за покосившихся каблуков походку, он испытал приступ отвращения.

Первый раз за все время он смог разглядывать ее сзади и невольно подумал про лесную ведьму, которая, если смотреть спереди, казалась юной красавицей, а если сзади — уродливой каргой.