Артур Шницлер - Фрау Беата и ее сын

— Гуго! — сказала она. И точно запоздалым ответом на вопрос, который она сама уже забыла, прозвучали его слова:

— Нет, не обойдется! Не к чему и рассказывать: все равно это не поможет.

— Гуго! — воскликнула она, точно освобожденная тем, что он нарушил молчание. — Все пройдет! Ведь мы уезжаем далеко отсюда…

— Да разве это может помочь, мама?

Он пошел быстрее, и она шла рядом с ним; вдруг он остановился, взглянул на озеро и глубоко вздохнул, точно с одиноких вод неслись навстречу ему утешение и мир. По озеру скользило несколько освещенных лодок. «Неужели это уже наши? — мельком подумала Беата. — Луны еще нет». И вдруг ей пришла в голову новая мысль.

— А что, Гуго, — сказала она, — если бы мы поехали кататься по озеру?

Он поднял глаза, точно искал на небе луну. Беата поняла его взгляд и сказала:

— Нам не нужно луны.

— Как же кататься в темноте? — спросил он слабым голосом.

Беата взяла его голову руками, взглянула ему в глаза и сказала:

— Ты мне все расскажешь. Ты мне скажешь, что случилось, скажешь так, как говорил прежде.

Она сама с удивлением почувствовала всю силу своего желания. Она знала, что среди ночной тиши знакомого озера его покинет смущение, мешающее ему признаться матери в том, что с ним произошло. Так как она поняла по его молчанию, что он уже больше не сопротивляется, то решительно направилась к домику, где стояла их лодка. Дверь была только прислонена. Она вошла с Гуго в темное помещение, сняла лодку с цепи и быстро вошла в нее вместе с Гуго; она торопилась, точно боясь опоздать. Гуго взял одно весло, оттолкнул лодку, и через мгновение они уже были под открытым небом. Тогда Гуго взял и второе весло и повел лодку вдоль берега мимо Seehotel'я так близко, что до них доносились голоса с террасы. Беате даже казалось, что она различала среди других голосов голос архитектора. Отдельные фигуры и лица нельзя было разглядеть с воды. «Как легко бежать от людей! Не все ли равно, — подумала Беата, — что они обо мне говорят, что они обо мне знают или думают? Просто отчаливаешь от берега в лодке, проезжаешь мимо людей, и, хотя бы даже доносились их голоса, все становится совершенно безразличным. Лишь бы только не вернуться назад», — еще глубже прозвучало в ней, и она вся задрожала…

Она сидела у руля и направила лодку на середину озера. Месяц все еще не всходил, но вода вокруг них точно сохраняла в себе дневное солнце и окружала лодку тусклым световым кругом. Временами с берега доходил луч, при свете которого Беата глядела на лицо Гуго: оно становилось все более свежим и безмятежным. Когда они отплыли довольно далеко, Гуго опустил весла, снял сюртук и расстегнул ворот. «Как он похож на своего отца! — подумала Беата с изумлением и болью. — Только я не знала Фердинанда таким молодым. И как он красив! Лицо благороднее, чем у Фердинанда. Но ведь я не знала его лица и голоса его не знала: у него был всегда голос и лицо кого-нибудь другого. Разве я вижу Гуго сегодня в первый раз?» И в ней проснулся беспредельный ужас. Черты Гуго постепенно расплывались по мере того, как лодка подходила к ночным теням гор. Он начал снова грести, но очень медленно, и они едва двигались с места.

«Теперь пора», — подумала Беата, но на мгновение не могла сообразить, что пора, пока наконец не почувствовала, точно пробуждается от сна; ее охватило страстное желание узнать, что пережил Гуго. Она спросила:

— Так что же случилось, Гуго?

Он покачал головой. Но она почувствовала с все более возрастающим напряжением, что его решимость уже поколеблена.

— Говори же, Гуго, — сказала она. — Ты можешь мне все сказать. Я ведь уже многое знаю.

И чтобы нарушить последние чары, она прошептала в ночной тиши:

— Фортуната!

Гуго задрожал всем телом так сильно, что дрожь его точно передалась лодке. Беата продолжала расспрашивать:

— Ты был сегодня у нее, и вот каким ты вернулся… Что она тебе сделала?

Гуго молчал; он продолжал равномерно грести и глядел в воду.

Вдруг на Беату нашло точно просветление. Она подняла руку ко лбу, точно удивляясь, что раньше не догадалась, и, нагнувшись к Гуго, быстро прошептала:

— Вернулся заморский капитан и застал тебя у нее?

Гуго взглянул на нее:

— Капитан?

Теперь только она вспомнила, что, может быть, тот, о котором она говорила, совсем не капитан.

— Я говорю о бароне, — сказала она. — Он приехал? Он застал вас вдвоем? Он тебя оскорбил? Он тебя ударил, Гуго?

— Нет, мама. Того, о ком ты говоришь, нет. Я его даже не знаю. Клянусь тебе.

— Так в чем же дело? — спросила Беата. — Она тебя разлюбила? Ты ей… наскучил? Она смеялась над тобой? Она тебя… выгнала, да?

— Нет, мама. — И он замолчал.

— Так что же, Гуго? Говори.

— Не спрашивай, мама. Это слишком страшно.

Ее любопытство дошло до какого-то безумно сладострастного желания все узнать. Ей казалось, что она сейчас услышит ответ на все ужасы этого дня, полного загадок. Она подняла обе руки, точно хотела ухватиться за что-то, рассеивавшееся вокруг нее, потом спустилась с рулевой скамейки и очутилась у ног Гуго.

— Говори же, — начала ока, — ты можешь мне все сказать; не бойся меня, я все понимаю! Все. Я твоя мать, Гуго, и я женщина. Вспомни, что я женщина. Не бойся меня оскорбить, не бойся задеть мою стыдливость. Я тоже много пережила за последнее время. Я ведь еще не… старая женщина. Я все понимаю. Я слишком много понимаю, мой сын… Не думай, что мы теперь далеки друг от друга и что есть вещи, о которых ты не можешь со мной говорить.

Она чувствовала, что выдает себя, чтобы заманить его. У нее сладостно кружилась голова перед глубинами, из которых поднимались ее вопросы.

— О, если бы ты знал, Гуго, если бы ты знал…

И он ответил:

— Я знаю, мама.

Она вся задрожала. Откуда раздались эти слова? Неужели они сорвались с его уст? Они звучали так, точно явились из неведомых ей глубин. Он знал. И Беата не почувствовала ни удивления, ни ужаса, а только освобождающее чувство близости и объединенности с ним. Она лежала перед ним на коленях и целовала его руки. Ее всю охватило точно какое-то смутное опьянение. Куда несла их лодка? Через какие сновидения она мчала их? Через какой мрак? Через какие неведомые края? Неужели опять причалит к берегу? И она чувствовала, как голова Гуго склонялась все ниже к ее плечу, и радовалась тому, что аромат ее шеи ласкал и опьянял его.

— Расскажи! — приказала она.

И он стал говорить, по ничего не рассказывал. Глухими отрывистыми словами он объяснил только, что никогда более не может показаться людям. То, что с ним случилось, прогнало его навсегда из жизни.

— Я обезумел, и я не знаю, как это случилось. Они меня напоили.

— Кто? Кто? Они тебя напоили? Ты был не один с Фортунатой?