Фрэнсис Фицджеральд - Три часа между рейсами [сборник рассказов]

— Ах да! Вам следует с ним встретиться после его возвращения — если он вернется, конечно. Вам он понравится, обаятельнейший человек.

Вновь я уехал из Нью-Йорка, к своим воображаемым северным полюсам, и провел вдали от города лето и большую часть осени. А с первыми ноябрьскими заморозками я не без содрогания вспомнил о Финнегане, и все мои недобрые чувства по отношению к нему испарились. Какую бы добычу — литературную или антропологическую — он ни обрел в тех краях, досталась она ему нелегко. А чуть позже, на третий день моего очередного пребывания в Нью-Йорке, я прочел в газете сообщение о том, что он и еще несколько членов экспедиции пошли охотиться, когда у них иссякли запасы провизии, и пропали бесследно во время снежной бури, — Арктика получила очередную жертву.

Мне было жаль Финнегана, но одновременно, как человек практичный, я был рад за Кэннона и Джеггерса, подстраховавшихся на такой случай. Конечно, прямо сейчас, когда тело Финнегана едва остыло (да простится мне такой грубоватый намек), они избегали говорить на эту тему; однако я был почти уверен, что в данной ситуации страховые компании не станут придираться к habeas corpus — или как там еще говорится на жаргоне законников — и расплатятся сполна. [58] Habeas corpus — букв.: «ты должен иметь тело» ( лат .). Одно из ключевых понятий англосаксонского права, предписывающее по первому требованию защиты доставить задержанного («тело») в суд для проверки законности его ареста. В данном случае — намек на невозможность найти тело.

Я как раз сидел в офисе Джорджа Джеггерса, когда к нему пришел сын Финнегана, симпатичный юноша, по внешности и манерам которого я смог догадаться о секрете обаяния его отца, — этакая смесь застенчивости и прямодушия вкупе с ощущением происходящей в его душе безмолвной, но яростной борьбы, о которой он не решается сказать открыто, но которая, как зарницы в вечернем небе, проглядывает в его творениях.

— Мальчик тоже хорошо владеет слогом, — сказал мне Джордж после его ухода. — Он написал несколько замечательных стихотворений. Пока еще он не готов занять место отца, но подает большие надежды.

— Могу я взглянуть на его опусы?

— Пожалуйста — вот текст, который он оставил перед уходом.

Джордж взял сложенный листок, развернул его и прочистил горло. Затем он прищурился и наклонился ниже к поверхности стола, разбирая написанное.

— «Дорогой мистер Джеггерс, — начал он, — мне было неловко просить вас об этом лично…»

Тут Джегтерс умолк и быстро пробежал глазами текст.

— Сколько он хочет получить? — поинтересовался я.

Джеггерс вздохнул.

— Из его слов я понял, он принес мне свое новое произведение, — промолвил он убитым голосом.

— Но ведь так оно и есть, — утешил я его. — Пусть он еще не готов занять место отца, но уже делает успехи.

Потом мне было стыдно за эти слова, ибо Финнеган в конечном счете оплатил свои долги в этом мире, а тем временем у живых литераторов дела понемногу налаживались: худшие годы депрессии миновали и люди перестали воспринимать книги как ненужный предмет роскоши. Многие знакомые авторы, еще недавно кое-как сводившие концы с концами, теперь отправлялись в давно задуманные путешествия, выкупали старые закладные или же просто занимались более качественной отделкой своих текстов, благо у них стало больше свободного времени и появилась уверенность в завтрашнем дне. Я только что получил тысячедолларовый аванс под один голливудский проект и готовился лететь в Калифорнию, исполненный давно забытого энтузиазма тех дней, когда в каждой кастрюле варилась курица. [59] Намек на популистское заявление французского короля Генриха IV (1553–1610; правил с 1589), многократно обыгранное в эпиграммах: «Я хочу, чтобы у каждого бедняка по воскресеньям варилась в кастрюле курица». Посетив офис Кэннона, чтобы получить деньги и попрощаться перед отъездом, я с удовольствием обнаружил, что и там дела идут в гору, судя по его предложению прогуляться и взглянуть на новый катер, который он собрался покупать.

Но в последний момент его что-то задержало; я устал сидеть в приемной и решил отказаться от прогулки. Постучав в дверь его кабинета и не дождавшись ответа, я все же открыл ее и вошел без приглашения.

Внутри царила необычная суета. Мистер Кэннон вел переговоры сразу по нескольким телефонам, одновременно диктуя стенографистке письмо, в котором упоминалась страховая компания. Одна из секретарш поспешно надевала пальто и шляпку, явно отправляясь с каким-то поручением; другая секретарша пересчитывала банкноты в своем кошельке.

— Подождите еще минутку, — сказал мне Кэннон. — Тут небольшой аврал — полагаю, вы еще не видели наш офис в таком состоянии.

— Это не о страховке Финнегана шла речь? — спросил я, не сдержавшись. — С ней что-нибудь не так?

— О, с его страховкой все в порядке, в полном порядке. Просто в данный момент срочно потребовалось несколько сотен долларов, а банки уже закрыты, так что мы набираем наличными, у кого сколько есть.

— У меня есть деньги, только что от вас полученные, — сказал я. — Их больше, чем мне потребуется на первых порах в Калифорнии. — И я протянул ему пару сотен. — Этого хватит?

— Вполне — вы нас буквально спасли. Мисс Карлсен, можете не беспокоиться. Миссис Мейпс, вам не нужно никуда идти.

— Ну а мне, пожалуй, пора уходить, — сказал я.

— Еще пару минуточек, — попросил он. — Мне осталось лишь разобраться с этой телеграммой. Чудесные новости! Вас они обрадуют.

Телеграмма была из Осло, Норвегия, — и у меня возникло недоброе предчувствие еще до того, как я прочел ее содержание:

ЧУДОМ СПАСЛИСЬ ЗАДЕРЖАНЫ ВЛАСТЯМИ

ПРОШУ ВЫСЛАТЬ ТЕЛЕГРАФОМ ДЕНЬГИ

НА ПРОЕЗД ЧЕТВЕРЫХ ПЛЮС ДВЕ СОТНИ

БОЛЬШОЙ ПРИВЕТ ОТ ПОКОЙНИКОВ

ФИННЕГАН

— Да, новости чудесные, — согласился я. — Теперь ему будет что поведать читателям.

— Еще бы! — сказал Кэннон. — Мисс Карлсен, отправьте, пожалуйста, телеграммы родителям этих студенток и проинформируйте обо всем мистера Джеггерса.

Несколько минут спустя мы с ним уже шли по улице, и я заметил, что мистер Кэннон после первого потрясения впал в глубокую задумчивость. Я не стал беспокоить его вопросами, поскольку не был лично знаком с Финнеганом и не мог в полной мере разделить его радость. Так, в молчании, мы дошли до ворот лодочной станции, перед которой он вдруг остановился, глядя на вывеску с таким видом, будто только сейчас осознал, куда мы направляемся.

— О нет, — сказал он, отступая назад. — Теперь сюда заходить нет смысла. Я полагал, мы идем куда-нибудь пропустить по стаканчику.

Так мы и сделали. Мистер Кэннон все еще был несколько рассеян и ошеломлен — он очень долго шарил по карманам в поисках денег, чтобы заплатить, в свою очередь, и наконец я настоял, что в этот вечер угощение за мной.