Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные

— Ну, что касается Мори Ноубла, сам виноват, — холодно заметила Глория.

— Неправда.

— Чистая правда.

Мюриэл поспешила вмешаться:

— На днях я встретила девушку, которая знакома с Мори Ноублом. Так вот она говорит, что Мори бросил пить. И вообще стал ужасно скрытным.

— Не может быть!

— Вообще не пьет и зарабатывает уйму денег. Он сильно изменился после войны. Собирается жениться на девушке из Филадельфии, Сэси Ларрэби, миллионерше… Во всяком случае, такие ходят слухи.

— Ему тридцать три года, — размышлял вслух Энтони. — Трудно представить, что он женится. Я всегда считал его человеком выдающимся.

— Был таким когда-то, — буркнула Глория, — в некотором роде.

— Но люди выдающиеся не посвящают себя бизнесу. Или посвящают? И что становится с теми, кого хорошо знал и с кем имел много общего?

— Вы отдаляетесь и становитесь чужими, — предположила Мюриэл с мечтательным видом.

— Люди меняются, — заключила Глория. — И все те качества, которые они не используют в повседневной жизни, покрываются паутиной.

— Во время последней встречи Мори заявил о намерении трудиться и забыть, что работать вообще ни ради чего не стоит, — припомнил Энтони.

Мюриэл тут же ухватилась за его слова.

— Вот и тебе нужно последовать его примеру! — воскликнула она с ликующим видом. — Разумеется, я не верю, что кто-нибудь станет работать бесплатно. Но по крайней мере хоть будет чем заняться. А как вы вообще проводите время? Вас не видно в «Монмартре», да и вообще нигде. Неужели экономите?

Глория презрительно хмыкнула, поглядывая на мужа.

— Ну, — обиделся Энтони, — и над чем смеешься?

— Сам знаешь над чем, — невозмутимо ответила она.

— Над тем ящиком виски?

— Именно. — Она обратилась к Мюриэл: — Вчера мой муж выложил семьдесят пять долларов за ящик виски.

— И что из этого следует? Гораздо дешевле, чем покупать бутылками. И не надо делать вид, что ты не станешь его пить.

— По крайней мере я не пью в дневное время.

— Действительно, какое тонкое различие! — в бессильном гневе выкрикнул Энтони, вскакивая на ноги. — И вообще будь я проклят, если позволю всякий раз тыкать мне в нос этим несчастным виски и изводить попреками!

— Но я говорю правду.

— Ничего подобного! Осточертело выслушивать критику в свой адрес, да еще в присутствии гостей! — Энтони взвинтил себя до предела, и было заметно, как дрожат у него руки и плечи. — Значит, считаешь, во всем виноват я. Будто не ты подбиваешь меня на ненужные расходы… да и вообще изводишь на себя гораздо больше денег, чем я.

Теперь уже с места вскочила Глория.

— Не позволю разговаривать со мной в подобном тоне!

— И не надо, черт возьми!

Энтони стремительно выбежал из комнаты, и женщины услышали его шаги в коридоре, а потом с грохотом закрылась парадная дверь. Глория сидела, откинувшись в кресле, и лицо ее при свете лампы казалось обворожительным, спокойным и непроницаемым.

— О! — горестно воскликнула Мюриэл. — Что происходит?

— Ничего особенного. Он просто пьян.

— Пьян? Не может быть, Энтони — абсолютно трезвый. Он говорил…

Глория только покачала головой:

— А ничего и не заметно, пока он способен держаться на ногах. И говорит складно, если не волнуется. Да, говорит он даже лучше, чем в трезвом виде. Только ведь Энтони сидел весь день и пил, не считая времени, которое ушло на покупку газеты в киоске на углу.

— Ох, какой ужас! — Мюриэл искренне расстроилась, и на глаза навернулись слезы. — И часто такое случается?

— Часто ли он напивается?

— Нет, убегает из дома.

— Да, часто. Явится около полуночи, расплачется и станет просить прощения.

— А ты?

— Не знаю. Просто живем дальше, вот и все.

Две женщины сидели при свете лампы и смотрели друг на друга, каждая на свой лад беспомощная перед лицом действительности. Глория была по-прежнему красива, как всегда — с горящими румянцем щеками, в новом платье, опрометчиво купленном за пятьдесят долларов. Она надеялась уговорить Энтони сходить сегодня вечером в ресторан или в один из роскошных кинодворцов, где несколько мужчин обратят на нее внимание и ей, в свою очередь, не будет противно на них смотреть. Глории хотелось развеяться, потому что щеки пылали румянцем и новое платье очень ей шло, подчеркивая по-девичьи хрупкую фигуру. Приглашения теперь супруги получали крайне редко. Но Мюриэл она об этом не сказала.

— Глория, дорогая, как хотелось бы вместе поужинать, но я уже пообещала одному человеку. Ох, уже половина восьмого, мне надо бежать.

— Ну, в любом случае все равно ничего бы не вышло. Весь день плохо себя чувствую, и в рот ничего не лезет.

Проводив Мюриэл до двери, Глория вернулась в комнату, выключила свет и, опершись локтями о подоконник, стала всматриваться в парк «Пэлисейдс», где в сверкающем огнями колесе обозрения, как в дрожащем зеркале, отражались лунные блики. Улица опустела, дети разошлись по домам, в доме напротив семья садилась ужинать. Люди то принимались бесцельно расхаживать вокруг стола, то садились, и, глядя на их нелепые движения, казалось, что кто-то ради забавы небрежно дергает их за ниточки.

Глория взглянула на часы. Уже восемь. Часть дня все же она провела с удовольствием. Сразу после полудня, когда прогуливалась по Бродвею, там, где он соединяется с Гарлемом, в районе Сто двадцать пятой улицы. Чуткие ноздри ловили разнообразные запахи, и вдруг ее неожиданно поразила необыкновенная красота итальянских детишек. Открытие повлияло на нее странным образом. Такое же действие в свое время оказывала Пятая авеню, когда Глория с безмятежной верой в свою красоту не сомневалась, что улица целиком принадлежит ей, каждый магазин со всем содержимым, и игрушки для взрослых, выставленные в сверкающих витринах… стоит лишь захотеть. А здесь, на Сто двадцать пятой улице, ходили отряды Армии спасения, на порогах домов сидели старухи в пестрых шалях, детишки с сияющими на солнце волосами сжимали в грязных ручонках липкие леденцы… и предзакатное солнце, роняющее лучи на стены высоких многоквартирных домов. Повсюду богатый пряный колорит, как блюдо, приготовленное бережливым французским шеф-поваром. Не можешь удержаться и ешь с удовольствием, хотя и подозреваешь, что приготовлено оно, вероятнее всего, из разных остатков…

Глория вздрогнула от неожиданности, услышав стон пароходной сирены, донесшийся с реки и пролетевший над темными крышами. Она отклонилась назад и, когда воздушная занавеска соскользнула с плеч, включила свет. Уже было поздно. Припомнила, что в кошельке осталась какая-то мелочь, и сразу же оказалась перед выбором: спуститься вниз и выпить кофе с булочкой у станции метро, где вырвавшаяся на свободу подземка превращает Манхэттен-стрит в ревущую пещеру, или довольствоваться бутербродом с опостылевшей ветчиной у себя на кухне.