Жорж Санд - Собрание сочинений. Т.4. Мопра. Ускок

— Знаете, — сказал он мне, — на душе у меня будет спокойнее, если вы его увидите собственными глазами. Посмотрите на его лицо, понаблюдайте за ним немного, а потом уйдите, ибо я обещал выслушать его признания.

От нечего делать я согласился пойти с аббатом. Когда мы взошли на пригорок над утесом, откуда берет начало родник, я остановился в ясеневой рощице и, спрятавшись за ветвями, стал разглядывать монаха. Сидя внизу прямо под нами, у самого родника, он не отводил глаз от тропинки, из-за поворота которой мы должны были появиться; но ему и в голову не приходило взглянуть туда, где мы находились, и мы невозбранно могли наблюдать за ним, не вызывая его подозрений.

Едва взглянув на монаха, я горько рассмеялся, взял аббата под руку, увлек немного в сторону и взволнованно проговорил:

— Любезный аббат, доводилось ли вам когда-нибудь видеть моего дядю Жана де Мопра?

— Никогда, сколько помнится, — отвечал озадаченный аббат. — Но что вы, собственно, хотите этим сказать?

— Я хочу сказать вам, друг мой, что вы сделали недурное открытие: сей славный и высокочтимый траппист, в котором вы обнаружили столько благолепия, искренности, сердечного сокрушения и ума, не кто иной, как Жан Мопра Душегуб.

— Вы с ума сошли! — вскричал аббат, попятившись. — Жан Мопра давным-давно умер.

— Жан Мопра не умер; жив, может быть, и Антуан Мопра, и это меня удивляет меньше, чем вас, ибо мне уже довелось повстречать одного из этих призраков. Вполне возможно, что Жан стал монахом и замаливает свои грехи; но возможно, что он просто явился сюда под личиной монаха обделывать какие-нибудь темные дела, и я советую вам быть настороже.

Аббат был так перепуган, что даже не хотел идти на условленное свидание. Я убедил его в необходимости узнать замыслы старого грешника. Однако мне было известно слабодушие аббата, и я боялся, как бы дядя Жан лицемерными речами не втерся к нему в доверие и не склонил его к какому-нибудь ложному шагу; поэтому я решил притаиться в чаще, чтобы все видеть и слышать. Но события сложились иначе, чем я предполагал. Вместо того чтобы вести хитрую игру, траппист тут же открыл аббату свое настоящее имя. Он объявил ему, что раскаяние и угрызения совести не позволяют ему уклоняться от кары, прикрываясь клобуком (ибо Жан Мопра и в самом деле несколько лет назад вступил в орден траппистов); и вот он решил теперь предать себя в руки правосудия, дабы публично искупить преступления, запятнавшие его позором. Человек этот, одаренный незаурядными способностями, приобрел в монастыре непостижимое красноречие. Он говорил с таким изяществом, с такою кротостью, что я и сам поддался обаянию его речей не меньше аббата. Тщетно тот пытался отклонить монаха от безрассудного, по его словам, шага — Жан Мопра выказал самую непреклонную верность своим религиозным убеждениям. Он утверждал, что, совершив преступления, достойные варваров-язычников, он может спасти свою душу, лишь добровольно приняв муки, как то делали первые христиане.

— Можно быть трусом перед лицом бога, как и перед лицом людей, — сказал он, — и во время моих бдений, в ночной тиши, я слышу грозный голос в ответ на мои рыдания: «Жалкий трус, лишь страх перед людьми заставляет тебя искать прибежище в лоне господнем; и если бы не боялся ты смерти телесной, то никогда не стал бы помышлять о вечной жизни». И тогда я чувствую, что больше всего страшусь не гнева божия, а петли и палача, которые ожидают меня среди мне подобных. Но ныне час настал: я должен перестать стыдиться самого себя, и в тот день, когда люди предадут меня бесчестию и каре, я почувствую себя омытым от греха и оправданным перед лицом господа. И только тогда позволю я себе сказать Христу, Спасителю моему: «Выслушай меня, безвинный мученик, ты, кто внимал уверовавшему в тебя разбойнику; выслушай же осквернившего себя, но раскаявшегося грешника, причастившегося муке твоей и искупленного кровью твоею!»

— Если вы продолжаете упорствовать в своем исступленном стремлении покаяться, — сказал аббат, видя, что никакие доводы не могут переубедить монаха, — соблаговолите хотя бы сказать, чем, по-вашему, я могу быть вам полезен?

— Я не считаю себя вправе осуществить свой замысел, не получив одобрения человека, который вскоре останется последним в роде Мопра, — отвечал траппист, — ибо старому кавалеру недолго уже теперь ждать небесных радостей в награду за свои добродетели; ну, а я могу избежать мук, мною же себе уготованных, только вновь погрузившись в вечную ночь монастыря. Я говорю о Бернаре Мопра: не называю его своим племянником, ибо если бы он слышал меня, то покраснел бы от одного лишь упоминания об этом роковом родстве. Я узнал, что он возвратился из Америки, и весть эта заставила меня предпринять путешествие, горестный конец которого уже близок.

Мне показалось, что, говоря это, он искоса бросал взгляды на чащу, где я скрывался, словно угадал мое присутствие. Быть может, какая-нибудь задрожавшая ветка выдала меня.

— Осмелюсь спросить вас, — сказал аббат, — что общего у вас ныне с этим молодым человеком? Не опасаетесь ли вы, что, памятуя о жестокостях, которые ему некогда пришлось сносить в Рош-Мопра, он откажется вас видеть?

— Уверен, что откажется, ибо мне известно, как он ненавидит меня, — сказал траппист, оборачиваясь к месту, где я спрятался. — Но я уповаю на то, что вы убедите его согласиться на встречу со мной, ибо вы добры и великодушны, господин аббат. Вы обещали оказать мне услугу. К тому же вы друг молодого Мопра и дадите ему понять, что дело идет о его интересах и о его добром имени.

— Как так? — удивился аббат. — Ему, без сомнения, доставит мало радости увидеть вас на скамье подсудимых дающим ответ за преступления, доныне скрытые в тиши монастыря. Конечно, он должен желать, чтобы вы отказались от такого публичного искупления грехов. Почему вы надеетесь, что он даст на это согласие?

— Я надеюсь, ибо господь благостен и велик, ибо милосердие его безгранично, и оно затронет сердце всякого, кто согласится внять крику души грешника, охваченного искренним раскаянием и проникнутого твердою верой; мое вечное спасение находится в руках этого молодого человека, и он не захочет мстить мне за гробом. К тому же, умирая, я хотел бы примириться с теми, кого обидел; вот почему я должен пасть к ногам Бернара Мопра, дабы он простил мне мои прегрешения. Слезы мои тронут его, а если его безжалостная душа и презрит их, я, по крайней мере, исполню свой долг.

Я понял: он говорил, будучи уверен, что я слышу его, и меня охватило отвращение. Мне почудилось, будто я вижу, как сквозь напяленную им на себя личину благочестия проступают его подлинные черты — криводушие и низость. Я отошел подальше и решил дожидаться аббата на некотором расстоянии. Вскоре он присоединился ко мне. Их встреча закончилась взаимным обещанием вновь свидеться в ближайшее время. Аббат счел нужным передать мне слова трапписта, который сладчайшим голосом угрожал явиться ко мне непрошеным, если я откажу в его просьбе. Мы решили подробно потолковать обо всем этом позднее, ничего не сообщая господину Юберу и Эдме, чтобы не тревожить их без нужды. Траппист поселился в Шатре, в монастыре кармелитов. Это обстоятельство заставило аббата особенно насторожиться, вопреки его первоначальному доверию к раскаянию грешника. Кармелиты преследовали аббата в молодости, и настоятель монастыря в конце концов принудил его покинуть свой приход. Настоятель был еще жив; этот старый, немощный человек, скрытный и неумолимый, все еще пылал ненавистью и жаждал интриг. Аббат не мог слышать его имя без содрогания и убеждал меня вести себя с особенной осторожностью.