Петрюс Борель - Шампавер. Безнравственные рассказы

– Вы смеетесь.

– Нисколько! Нас двое наездников, а кобыла одна, пусть же она достанется победителю.

– Ну, в таком случае пеняйте на себя: так же как и вы, я буду непоколебим, и тогда не просите пощады и милости, я дам волю моему гневу.

– Пусть она достанется победителю! Хотите тянуть жребий – один пистолет будет заряжен, а другой нет?

– Мне это не по душе.

– Тогда кинем жребий?

– Это же просто мальчишество.

– Вы во что-нибудь играете?

– Нет.

– Я тоже. Шансы у нас будут равные, вот и разыграем нашу жизнь.

– Отлично! Но во что?

– В шашки или в домино?

– Идет. Зайдем в ближайшую кофейню.

– Нет, завтра.

– Завтра, завтра! Такие дела никогда не надо откладывать.

– Я должен пойти пообедать.

– Я не могу вас отпустить. Я пойду за вами следом. А не то вы, чего доброго, прибьете Филожену. Давайте окончим нашу ссору.

– Мне надо пойти пообедать.

– Давайте пообедаем; куда вы пойдете? Я пойду с вами.

– В первый же ресторан, вон там, на углу, на улице Кастильоне. Вам угодно пойти со мной?

– Благодарю вас. Каждый платит за себя.

Вот так и направились к улице Риволи наш школяр и наш солдат, или наш солдат и наш школяр, предоставляю каждому читателю возможность отдать первенство тому из них, кто придется ему больше по вкусу и кого он захочет предпочесть. Наверное, никакие новобрачные из тех, что когда-либо праздновали в этом заведении союз Гименея, так не подходили друг к другу, как эта пара. Плотный силач огромного роста, который, слава богу, мог бы послужить наблюдательной каланчой ныне покойному Матье Лемсбергу, убийца шпагою – вот одна сторона. Премиленькая рожица, полудетская и смазливая, – этот мог бы стать очаровательным врачом, особливо для дам, убийца по методе Бруссе [321]– вот другая сторона. Они заперлись в отдельном кабинете словно неспроста, я уверен, что официанту пришли в голову нехорошие мысли. Это лишний раз доказывает, что никогда не следует судить по внешности. Убоимся же поспешных суждений: так ведь легко бывает принять, как в этом случае, людей, собирающихся перерезать друг другу горло, за тех, кто готов заключить друг друга в объятия.

– Этот ужин будет последним для одного из нас и станет его предсмертным причастием, – сказал Пасро, – так пусть же он будет обильным. Не посчитаемся с законом Генриха Второго [322]против излишеств, который сам он, конечно, не раз преступал в честь госпожи Дианы [323]и которым мы можем пренебречь с еще большим основанием в честь госпожи Смерти.

– Понимаю, вы хотите, чтобы мы, как говорится в казармах, подзаправились на славу, это меня вполне устраивает. По рукам! Дабы подготовиться к великому действу, имеющему вскоре быть, дабы понабраться уверенности и дерзости, вам хочется подзарядиться. Очень резонно! Мне случалось так делать в первую кампанию: когда денек обещал выдаться жарким, я подкреплял себя изнутри броней из пены шампанского.

– Нет, вовсе не для того, я все равно принял решение расстаться с жизнью; меня бы даже огорчило, если бы победителем в игре оказался я.

– Меня также.

– И я вас попрошу, если случай решит в вашу пользу, не совеститься со мной и убить меня без сожалений.

– Я также. Ибо жизнь, по правде говоря, становится мне положительно в тягость. Быть военным в мирное время – хуже не придумаешь, это все равно что быть врачом, когда нет никакой эпидемии; как Куатье [324]при Людовике Одиннадцатом.

– Потрудитесь, пожалуйста, обойтись без этого варваризма и говорите, как надо, – Куактье! [325]

– Куактье! Ах! Подумать только! Именно в этом-то и заключается варваризм! Мой дорогой друг, нужно иметь луженое горло, чтобы выговорить этакое дикое галльское имя, к тому же Казимир Делавинь [326]в своей пятиактной трагедии, [327]написанной французскими стихами, всюду говорит не иначе, как Куатье.

– Подумаешь, какой авторитет! Рифмач гаврской милостью! [328]

– Замолчите, модник, вы оскорбляете меня в лице сего излюбленного питомца девяти сестер, девяти муз, девяти Пиерид! [329]

Увы! К чести кордегардии, карабинеру настало время кончать этот пир; его обильный витиеватый разговор становился почти столь же ясным, как у Виктора Кузена, [330]почти столь же ученым, как у Рауля Рошетта, [331]почти столь же замысловатым, как у Ремюза, [332]почти столь же англизированным, как у Гизо, [333]почти столь же хронологическим, как у Роже де Бовуара, [334]почти столь же искусным, как у Делеклюза, [335]а уж что касается разврата в шелковых чулках, тут было чистейшее подражание Скрибу! [336]

Выражаясь языком мастеровых, он изрядно набил себе брюхо.

Несомненно, у него были прямо-таки академические способности, и кроме простолюдинов с ним могли бы поспорить с некоторыми шансами на успех разве только верблюды, ибо в том состоянии, в каком он находился, он преспокойно предпринял бы переход через пустыню. Я не говорю через Сахару, потому что терпеть не могу плеоназмов. Такая шутка годна для азиатского населения Парижа; вообще же уместно, приступая к шуточкам в восточном духе, заранее оповещать об этом, хорошо бы также, имея подобную публику в партере, предупреждать, в каких местах надо смеяться.

В уголке кабинета, который они называли кладбищем, медик с карабинером свалили в кучу испустившие дух бутылки, и один только бог знает, сколь заразительным оказался их смертельный недуг.

Вот они! Вот они! По улицам, по переулочкам, по тупикам, по площадям, по перекресткам, битком забитым извозчиками и пешеходами, вот они! Вот они! По грязи, по мостовой, мимо трущоб, мимо дорожных столбов, мимо канав, мимо особ легкого поведения, вот они! До чего же резвятся наши мужчины! Вот они! Вот они уходят, предприниматель и участник в прибылях. И как сказал бы мостильщик улиц или член Французской академии по разряду словесности, приводя в подтверждение ученую ссылку, вот они уходят, как Орхестр и Пилястра. [337]Кстати об Оресте и Пиладе, хотите, дам вам совет, как написать водевиль, которому будет обеспечен успех: 1) надо в нем по меньшей мере тринадцать раз поговорить об этих двух классических друзьях, 2) хотя бы раз упомянуть об акупунктуре, [338]3) по меньшей мере три раза – о французской чести и о Наполеоне, 4) не забыть вставить две-три небылицы о романтиках и особливо не преминуть вложить им в уста, что Жан Расин – большой проказник, [339]да покаламбурить насчет этого проходимца Гете и насчет Ша-к-експир'а, [340]5) непомерно восхвалять Мольера и Корнеля, но только ни в коем случае их предварительно не читать, а затем сделать из них себе мантию и, облекшись в нее, втереться в доверие к публике, наподобие того, как на телят напяливают блузу и фуражку, чтобы легче было их провезти контрабандой. Все это должно быть изложено языком господина Друино [341]с зарифмованными концовками, как у старого маркиза де Шабанна; [342]я упоминаю имя маркиза де Шабанна потому лишь, что мне достоверно известно, что он не бретер, а я не большой охотник до дуэлей; это, правда, не означает, что я откажусь от вкусного завтрака, вот потому-то я и стараюсь меньше иметь дело с опасными личностями, и никогда, как и Буало, я не зайду так далеко, чтобы назвать кошку кошкой. [343]