Норман Дуглас - Южный ветер

— Дорогой мой! Все мы лишь сильнее любим вас за это! И мне приятно думать, что вы в ваших помыслах не так уж и чисты, несмотря на столь надменные протесты. Потому что вы ведь не так и чисты, верно?

Если после такой беседы мистер Эймз продолжал по-ослиному упорствовать в желании сохранить чистоту своих помыслов, Кит возвращался к психологической необходимости «соответственного противодействия» и приводил бесконечный список королей, пап и героев, которым хватало мудрости, чтобы в минуты досуга противостоять постоянному напряжению, коего требовала от них нравственная чистота. Затем, зацепившись за Александра Македонского, «одного из величайших сынов земли», как назвал его епископ Терлуолл {77} 77 Епископ Терлуолл. — Конноп Терлуолл (1797–1875) — английский епископ и историк, автор труда «История Греции» (1835–1847). , — Александра, с чьей прискорбной способностью «расслабляться» учёный вроде Эймза был хорошо знаком, — он переводил разговор в область воинской науки и принимался разглагольствовать о чудодейственных успехах, которые сделало со времён Александра искусство наступательных и оборонительных военных действий — о том, как отошла в прошлое фаланга, как зародилась артиллерия, как изменилась фортификационная система, о современных изобретениях по части обороны на суше и на море, а главное воздушной обороны, о парашютах, гидропланах…

В итоге честное лицо библиографа понемногу претерпевало удивительные изменения. Он понимал, к чему клонится дело. Испытываемые им опасения принимали обличие напряжённого и вежливого внимания и, как правило, мистер Эймз прерывал разговор и откланивался настолько поспешно, насколько то допускалось общепринятыми нормами вежливости. В подобных случаях его посещала мысль, что его друг Кит попросту скотина. Сокрушённо покачивая головой, он говорил себе:

— Nihil quod tetigit non inquinavit. [22] ничего не оставил нетронутым или неоскверненным (лат.) .

Хоть мистер Кит и имел склонность к занудству, однако если он брался за какое-то дело, то делал его образцово, примером чему мог служить устраиваемый им ежегодно праздник. Двух мнений на этот счёт быть не могло. В праздничный вечер деревья, беседки и извилистые тропы его парка украшались сотнями китайских фонариков, чей многокрасочный свет приятно смешивался с ещё более чистым блеском стоявшей в зените луны. Ни дать ни взять страна фей, как год за годом провозглашала Герцогиня. На что в этот раз дон Франческо, который в описываемую ночь старался не отходить от неё ни на шаг, дабы никакая случайность не отвратила её от скорого уже обращения в католическую веру, рассмеявшись, ответил:

— Если страна фей имеет с этим местом хотя бы отдалённое сходство, я бы с радостью в ней поселился. При условии, конечно, что и вы будете жить где-то поблизости. А что скажете вы, мистер Херд?

— С удовольствием составлю вам компанию, если вы ничего не имеете против, — отозвался епископ. — Это заливное само совершенство. Оно внушило мне такое чувство, будто я стою на пороге мира неведомых мне наслаждений. Подумать только! Боюсь, я обращаюсь в гурмана, наподобие Лукулла {78} 78 Луций Лициний Лукулл (ок. 117-56 гг. до н. э.) — римский полководец и государственный деятель. Опыт военных действий Лукулл приобрел в Италии во время Союзнической войны (91–87 гг. до н. э.), позднее руководил морскими операциями во время кампаний, которые Сулла вел против греков и Митридата (88–84 гг. до н. э.). Приведя в порядок финансы римской провинции Азия, Лукулл возвратился в Рим и в 77 г. до н. э. занимал должность претора, а тремя годами позднее — консула. В 74–73 гг. до н. э. руководил военными действиями против Митридата, который после смерти царя Никомеда вторгся в Вифинию. Вначале Лукулл добился весьма впечатляющих успехов, изгнав Митридата из Вифинии и Понта и последовав за ним в Армению (68 г. до н. э.). Однако в этот момент легионы Лукулла взбунтовались, и Митридату удалось вернуться в Понт. Лукулл был смещен с поста главнокомандующего по закону Манилия (66 г. до н. э.). После этого Лукулл не принимал участия в политике и войнах, возвратился в Рим, где зажил на широкую ногу и сделался покровителем греческой литературы. . Хотя Лукулл, конечно, был человеком умеренным. Нет, спасибо, дон Франческо, больше ни капли! Печень, знаете ли. У меня и так уже голова кругом идёт, поверьте.

Как и предсказывал Мартен, вино лилось рекой. Да и обилие холодных закусок просто ошеломляло, даром что все они были приготовлены под личным присмотром прославленного повара мистера Кита — истинного художника, которого Кит сманил у одного жизнелюбивого старого посла, пригрозив последнему, что сообщит полиции о некоторых совершённых им в прошлом на редкость постыдных поступках, о коих Его превосходительство сам же бесхитростно поведал Киту, поклявшемуся всё сохранить в тайне.

Мистер Сэмюэль, — джентльмен, подвизавшийся по коммерческой части и по каким-то причинам застрявший в Клубе «Альфа и Омега», — окинув опытным взглядом вина, заливные из дичи, фрукты, салаты, мороженое, фонарики и прочие услады, произвёл примерный подсчёт и сообщил, после грубой прикидки, что затраты Кита на этот маленький спектакль составляют не менее чем трёхзначную цифру. Мистер Уайт согласился, прибавив, что хороший глоток шампанского оставляет у человека, привыкшего к Паркеровой отраве, чувство какого-то радостного облегчения.

— Это вы ещё пунша не пробовали.

— Ну так пошли, — сказал Уайт.

Они пошли и вскоре присоединились к небольшому сообществу бражников, явно чувствовавшх себя в родной стихии. В число их входила и мисс Уилберфорс. Она всегда предпочитала держаться поближе к источнику живительной влаги, каковым в настоящем случае была циклопических размеров чаша с охлаждённым пуншем. Леди пребывала в превосходном настроении — весёлом, игривом и даже кокетливом. В промежутках между возлияниями она пощипывала солёный крекер (хотя, как правило, твёрдой пищи терпеть не могла), чтобы, как она объясняла, умерить жажду, уверяя всех и каждого, что нынче день её рождения. Да-да, день рождения! В общем — ни малейшего сходства с застенчивой гостью Герцогини — никаких следов робости в ней не осталось.

— Пунш при луне! — восклицала она. — Лучшего и желать не приходится — хоть в день рождения, хоть в какой другой.

На год у мисс Уилберфорс приходилось около сорока дней рождения и каждый справлялся подобающим образом, примерно так, как сегодняшний.

Прискорбное положение дел, даже скандальное. От такой женщины можно было ожидать гораздо лучшего. От женщины несомненно благородного происхождения. И так хорошо воспитанной. Пока на острове ещё имелась англиканская церковь, она не пропускала ни одного богослужения, разве что по воскресеньям, из-за мигрени. Нередко она оказывалась единственной прихожанкой — она да иногда ещё мистер Фредди Паркер, понуждаемый официальным своим положением и английским происхождением (сколь бы сомнительными ни были его христианские добродетели) время от времени заглядывать в церковь. Будучи смертельными врагами, эти двое сидели на противоположных скамьях, обмениваясь через пустой простор храма злобными взглядами в надежде увидеть противника заснувшим, не в лад (из одного лишь упрямства) вторя священнику и тщетно стараясь проникнуться более милосердными чувствами, когда отощалый молодой викарий — обыкновенно какой-нибудь неудачник, наскребавший с помощью таких поездок на континент несколько фунтов, — принимался читать из Евангелия от Иоанна. Те дни миновали. Теперь она явно скатывалась по наклонной плоскости. Трое членов Клуба и двое русских апостолов уже бросали жребий, чтобы определить, кому из них выпадет приятное право отвести её домой. Судьба избрала мистера Ричардса, высокочтимого вице-президента, пожилого джентльмена, которого тщательно разделённые пробором волосы и струистая борода обращали в истинное олицетворение респектабельности. Довольно было взглянуть на него, чтобы увериться, что в лучшие руки леди попасть не могла.