Джозеф Конрад - На отмелях

Не успел Лингард толком понять значение этих слов, как головы Хассима и Иммады показались над перилами. Затем появились и их тела, словно постепенно выплывая из воды. С минуту они стояли на краю, оглядываясь на незнакомую обстановку палубы, потом прошли под парусиновый навес, защищавший от солнца роскошь и комфорт сложных и непонятных для них существ.

Лингард сейчас же крикнул:

— Какие новости, раджа?

Хассим обвел глазами яхту. Свое ружье он оставил в лодке и пришел безоружный, спокойный, как будто уверенный, что легкая улыбка, игравшая на его губах, будет принята, как приятный дар. Иммада, почти не видная из-за его спины, шла за ним легкой походкой, плотно прижав локти к телу. Ее густые ресницы широко раскрылись; ее лицо, юное и задумчивое, было робко, но в то же время решительно.

В двух шагах от белых они остановились, и некоторое время никто не говорил ни слова. Хассим значительно взглянул на Лингарда и, легким кивком головы указав на яхту, сказал:

— Тут нет пушек.

— Да, нет, — смущенно отозвался Лингард. Ему пришло в голову, что впервые за эти два года он совершенно забыл о существовании этих двух людей.

Иммада стояла, потупив глаза, странная и неподвижная. Хассим, совершенно спокойный, разглядывал незнакомые лица, как бы выискивая общие черты или тонкие оттенки различия.

— Что это за новое вторжение? — сердито спросил мистер Треверс.

— Это рыбаки, сэр, — вмешался капитан. — Мы видели, как они три дня плавали тут на челноке. Но по глупости они ничего не отвечали на наши крики. А не мешало бы вам кусочек рыбки на завтрак, — добавил он со льстивой улыбкой и вдруг начал орать во весь голос:

— Эй, Джонни! Рыба? Рыба? Эй! Савэ! Понимаешь — рыба?

Он внезапно смолк и почтительно сказал:

— Не могу ничего втолковать этим дикарям, сэр.

И сейчас же удалился, словно совершив чудо ловкости.

Хассим взглянул на Лингарда.

— Почему белый человек так кричит? — спросил он со страхом.

— Они хотят рыбы, — взбешенным голосом отвечал Лингард.

На лице Хассима немедленно появилось такое крайнее изумление, что Лингард не удержался и разразился коротким и унылым смехом.

— Хотят рыбы! — повторил Хассим, недоуменно глядя перед собой. — О, вы, белые люди! Есть рыбу можно, но зачем так шуметь? И зачем ты прислал их сюда без пушек? — Значительно посмотрев на покатую палубу застрявшей яхты, он добавил, слегка кивнув Лингарду: — И без знания?

— Ты напрасно приехал сюда, Хассим, — сердито сказал Лингард. — Здесь никто ничего не понимает. Они принимают раджу за рыбака.

— Я-ва! Это большая ошибка, ибо вождь десяти бесприютных беглецов значит поистине много меньше, чем староста рыбачьей деревушки, — спокойно заметил Хассим. Иммада вздохнула. — Мы приехали сюда, — добавил он после небольшой паузы, — потому что ты забыл взглянуть на нас, которые ждали тебя, мало спав ночью, а днем смотря горячими глазами на пустую воду у подножья неба.

Не подымая головы, Иммада прошептала:

— Ты ни разу, ни разу не взглянул на нас!

— Глазам моим было слишком много дела, — объяснил Лингард с той терпеливой нежностью, которой дышало все его существо всякий раз, как он говорил с молодой девушкой, и которая стушевывала его резкость и смягчала все выражение его лица, подобно призрачному утреннему туману, набрасывающему покрывало нежных чар на неприятную, грубую скалу, затерянную в океане. — Мне приходится теперь смотреть и направо, и налево, как в час большой опасности, — добавил он, и она испуганно шепнула «Почему?» так тихо, что скорбь этого вопроса как бы растаяла в молчании внимательно слушавших людей, — безответная, неуслышанная, непонятная, как скорбь неощутимой мысли.

Д'Алькасер, стоя в стороне, рассматривал их с глубоким и напряженным вниманием. Лингард был словно не в силах ото рваться от яхты и, приготовившись уходить, оставался на месте, подобно человеку, обдумывающему фразу, которую он должен сказать на прощание. Это застывшее тело, точно забытое напряженно работающим умом, напоминало Картеру о той мину те, когда в каюте брига он видел этого человека один на один, борющегося со своими мыслями, неподвижного, словно зажато го в тиски своей собственной совести.

Мистер Треверс бросил сквозь зубы:

— Сколько времени будет продолжаться это представление? Я ведь сказал, чтобы вы уходили.

— Подумайте об этих беднягах! — прошептал Лингард, бро сив быстрый взгляд на столпившихся матросов.

— Вы из тех людей, которые не внушают мне никакого доверия, — язвительно и тихо произнес мистер Треверс, с непонятным, но очевидным удовольствием. — Вы только зря тратите здесь время.

Лингард покраснел до самых глаз.

— Вы… Вы… — Он заикался и подыскивал оскорбление, но сделал над собой усилие и не произнес его. — Моим временем я плачу за вашу жизнь, — выговорил он наконец.

Лингард заметил внезапное движение среди присутствующих и увидел, что миссис Треверс поднялась с места.

Она порывисто направилась к стоявшей на палубе группе и подошла прямо к Иммаде. Хассим отступил в сторону и, как и подобает малайскому джентльмену, смотрел мимо нее, точно ее не было.

Миссис Треверс была высокая, гибкая, с свободными движениями. Ее лицо было так ослепительно бело в тени, что отбрасывало как бы сияние вокруг ее головы. На гладкий широкий лоб опускались тяжелым шлемом белокурые волосы, тонкие, как шелк, волнистые, как море, без отсветов и переливов, точно их никогда не касался дневной луч. Белое и гладкое горло, все трепещущее жизнью, и сильная и мощная шея поддерживали это сверкающее лицо и эту бледную массу волос, не знакомых с солнечным светом.

Миссис Треверс оживленно проговорила:

— Да ведь это девушка!

Миссис Треверс вызвала в д'Алькасере новый прилив любопытства. Налетевший порыв ветра стал трепать парусный полог, и через отвернутое полотнище на палубу ворвался сверкающий свет зыбких мелководий. Показалась обширная равнина блещущего моря, линия далекого горизонта, темная, точно край наплывающей ночи. Линия эта проходила как раз на уровне плеч Эдиты Треверс. Где он видел ее в последний раз? Это было давно, на другом конце мира. Тогда около нее было такое же сверкающее сияние, такие же блещущие пространства. И тоже где — то близко таилась ночь, выжидающая удобной минуты, чтобы поглотить свет, блеск, мужчин, женщин…

Д'Алькасер не мог вспомнить. Он почему-то сразу пришел к убеждению, что из всех известных ему женщин только эта одна была рождена для действия. Каждое ее движение было твердо, спокойно, полно значительности, бесстрашия и моральной красоты. Ее гибкая фигура очерчивалась четкими линиями под смелыми складками простого темно-синего платья.