Джозеф Конрад - На отмелях

Миссис Треверс отвернулась. Она поняла, что на вопрос ее нельзя было ответить. То, что для нее было только проблемой, для Лингарда было душевным кризисом. Несомненно, выступление Картера нарушило договор, заключенный с Даманом. Миссис Треверс отлично видела, что этого факта нельзя смягчить никакими объяснениями. Она чувствовала не ужас, а оцепенение, несколько похожее на растерянность людей, только что опоздавших к поезду. Только гораздо сильнее. Настоящая мука должна была наступить потом. Для Лингарда же это был удар, нанесенный прямо в сердце.

Лингард не сердился на Картера. Картер поступил как моряк. Он заботился только о кораблях, и его роль в этой катастрофе была совершенно случайна. Настоящая причина лежала где-то дальше и глубже. В то же время Лингард не мог отделаться от мысли, что причина эта лежала в нем самом, в каких-то неведомых глубинах его натуры.

Это было что-то роковое, неизбежное.

— Нет, я не счастливый человек, — пробормотал он.

Этими словами он формулировал внезапно осенившее его открытие, как бы брошенное ему в грудь какой-то неумолимой силой, решившей положить конец его удачам. Но он не привык предаваться анализам своих ощущений. Он предпочитал бороться с обстоятельствами и старался делать это и сейчас. Но сейчас ему не хватало той уверенности, которая есть половина победы. Борьба была его родной стихией, но такой борьбы он до сих пор не ведал. Это была борьба внутри его собственной души. С ним сражались тайные силы, невидимые враги. Они находились внутри его самого. Что-то или кто-то ему изменил. Он стал прислушиваться, желая обнаружить изменника, и вдруг в его затуманенном уме отчетливо пронеслась мысль: «Да ведь это я сам».

С беспощадной ясностью в его воображении встали образы Хассима и Иммады. Он видел их там, за далекими лесами. Да, они существовали в его груди.

— Что это за ночь была! — тихо уронил он, глядя прямо на миссис Треверс. Он смотрел на нее все время. Его взгляд околдовал ее, но уже бесконечно долгую минуту он совсем не сознавал ее присутствия. При звуке его слов миссис Треверс слегка пошевелилась, и он заметил ее.

— О какой ночи вы говорите? — робко прошептала она, точно совершая нескромность.

Она с изумлением заметила, что Лингард улыбнулся.

— Не о такой, конечно, как сегодня, — отвечал он. — Вы тогда обратили мое внимание, как спокойно и тихо было кругом. Да и сейчас тихо. Прислушайтесь.

Они повернули головы и стали прислушиваться. Ни шепота, ни шороха, ни вздоха, ни журчания, ни шума шагов, ни слова, ни трепета — ни единого звука… Казалось, на «Эмме» они остались совершенно одни, и даже дух капитана Иоргенсона покинул их, удалившись на потонувшую в водах Леты «Дикую Розу».

— Так тихо, точно наступил конец, — ровным, тихим голосом произнесла миссис Треверс.

— Да, но и это неправда, — в тон ей ответил Лингард.

— Я вас не понимаю, — торопливо заговорила миссис Треверс после короткой паузы. — Но, пожалуйста, не употребляйте этого слова, Король Том. Пожалуйста. Мне от одного его звука становится страшно.

Лингард ничего не сказал. Его мысли были с Хассимом и Иммадой. Молодой вождь и его сестра добровольно отправились в лагерь к Беларабу, чтобы убедить его вернуться в поселок и снова принять бразды правления. Они должны были передать ему послание Лингарда, являвшегося в глазах Белараба воплощением правды и силы, той силы, которая гарантировала ему спокойствие и неприкосновенность. Но и у Хассима и Иммады был свой собственный престиж. Помимо того, что они были друзьями и как бы детьми Лингарда, у них имелось и нечто свое, — высокое происхождение, воинственное прошлое, скитания, приключения, надежда на будущее, — и все это окружало их личным обаянием.

В тот самый день, когда Треверс и д'Алькасер прибыли на «Эмму», Хассим и Иммада отправились в свою экспедицию. Лингард не мог присоединиться к ним, так как считал невозможным оставить белых с одним Иоргенсоном. Он ничего не имел против Иоргенсона, но вечное бхэрмотанье старика насчет того, что: «Надо бросить зажженную спичку в пороховые бочки», внушило ему некоторое недоверие. Кроме того, ему не хотелось уезжать от миссис Треверс.

Единственно разумное, что сделал Картер, было то, что он послал с Джафиром письмо Лингарду. Этот закаленный боец, несравненный пловец и преданный соратник Хассима и Иммады считал данное ему Лингардом в Кариматском проливе поручение задержать первую шлюпку совсем пустяковым делом. Предприятие это потребовало несколько более долгого времени, чем он предполагал, но все же он вернулся на бриг как раз вовремя и после двухчасового отдыха уже ехал к Лингарду с письмом Картера. Он узнал о происшедшем от Васуба и, хотя ничем не выдавал своих чувств, в душе он совсем не одобрял случившегося.

Бесстрашный и хитрый, Джафир был неоценимым человеком для всякого рода трудных поручений и прирожденным гонцом. Его главная задача, как он выражался, заключалась в том, чтобы «передавать важные слова великих людей». Его безукоризненная память позволяла ему воспроизводить их в точности, будь они грубы или вежливы, официальны или доверительны; и в этом он был бесстрашен. Ему не надо было передавать писем, которые могли попасть в руки врагов, и если бы он умер по дороге, послание умерло бы вместе с ним. Он хорошо разбирался в положениях и был наблюдателен, и его информация была драгоценна для вождей больших экспедиций. Лингард задал ему несколько вопросов, но в данном случае, конечно, он не мог сообщить многого.

О Картере он только сказал, что «юноша» имел такой вид, какой обыкновенно бывает у белых людей, когда они довольны собой, и затем прибавил: «Корабли теперь в безопасности, раджа Лаут». Но в тоне его не чувствовалось никакой радости.

Лингард поглядел на него, как бы не слыша его слов. Когда самый великий из белых людей заметил, что теперь придется расплачиваться за эту безопасность, Джафир подтвердил: «Да, видит Аллах!» — все с тем же хмурым видом. Когда ему было сказано, что теперь ему придется отправиться на поиски своего господина и госпожи Иммады, находившихся теперь где-то в лесах, в кочующем лагере Белараба, Джафир изъявил готовность сейчас же тронуться в путь. Он поел вволю, три часа проспал на бриге и не устал. Когда он был молод, он иногда уставал; но теперь уже много лет, как он не знал этой слабости. Ему не нужно весельной лодки, в которой он прибыл в лагуну. Он поедет один, в маленьком челноке. Теперь такое время, что надо стараться быть возможно незаметнее. «Я думаю, туан, — закончил он, — что с той ночи, как ты приплыл из черной тучи и всех нас взял из осажденной ограды, смерть еще ни разу не была к ним так близка».