Джозеф Конрад - На отмелях

— Вы еще никогда не заставляли меня скучать, по крайней мере, в прошлом. А что касается настоящего, то я прошу вас не уходить. Пожалуйста, останьтесь со мной. Ведь еще рано, и нам нечего делать вид, что мы хотим спать.

Д'Алькасер пододвинул стул к креслу миссис Треверс и уселся.

— Да, вот насчет этого рокового часа, — заговорил он. — Я хочу попросить вас об одном одолжении, миссис Треверс. Я не прошу вас рассказывать всего, — ведь конечный исход будет достаточно ясен. Но я хотел бы, чтобы вы предостерегли меня, если дело будет обстоять плохо. Я тогда заблаговременно приготовлюсь и возьму себя в руки. Вы, например, могли бы воспользоваться тем моментом, когда я смотрю на вас, и приложить левую руку ко лбу. Вот так. Вы никогда не делаете этого жеста, и потому…

— Иоргенсон! — раздался голос Лингарда на носу, где вдруг появился фонарь. После небольшой паузы снова послышался его голос:

— Сюда!

Потянулись безмолвные минуты. Миссис Треверс, откинувшаяся в кресло, и д'Алькасер на своем стуле ждали, не говоря ни слова. Скоро среди неясных шепотов, носившихся по темной палубе «Эммы», застучали твердые шаги, и у муслиновой ширмы появился Лингард с фонарем в руках.

— Выйдите, пожалуйста, сюда. Мне надо поговорить с вами, — громко сказал он. — Не вы, а леди, — прибавил он властно, видя, что д'Алькасер поспешно поднимается с места. — Мне надо миссис Треверс.

— Ну, конечно, — пробормотал про себя д'Алькасер. Отворяя перед миссис Треверс дверь клетки, он шепнул ей: — Это и есть роковой час.

Миссис Треверс быстро скользнула мимо него, не подав и виду, что слышала его слова. В задней части палубы, между клеткой и рубкой, ее дожидался Лингард с фонарем в руке. Больше никого не было видно, но д'Алькасер слышал, что в неосвещенных местах безмолвно двигались возбужденные люди. При приближении миссис Треверс Лингард поднял фонарь и сказал:

— У меня есть новости, которые я должен вам сообщить. Пойдемте в рубку.

В свете поднятого фонаря, окруженные со всех сторон глубокой тенью, их головы казались странным, символическим видением. Д'Алькасер слышал, как миссис Треверс проговорила: «Я предпочла бы не слушать ваши новости» тоном, немало удивившим чуткого наблюдателя. Он подумал, что она переутомлена, и положение начало сказываться на ее нервах. Но этот тон не походил на тон испуганного человека. «Может быть, надменность?» — пришло ему в голову. Дальше он думать не стал. Этот друг женщин был деликатен даже в мыслях. Он отошел в глубь клетки и без удивления увидел, как миссис Треверс, следуя за Лингардом, вошла в рубку.

Лингард поставил тусклый фонарь на стол и тяжело опустился на матросский сундук с видом сильно уставшего человека. Его фланелевая рубашка была расстегнута у ворота, пиджак был скинут. Миссис Треверс стояла перед ним высокая и прямая, окутанная складками своей пестрой экзотической одежды.

— Вы тоже хотите бросить меня? — сказал Лингард. — Теперь этого уже нельзя сделать.

— Я не думала бросать вас. Я даже не понимаю, что вы хотите сказать вашим вопросом. Да и вообще есть многое, чего мне нельзя сделать. Скажите лучше, что я м о г у сделать? И понимаете ли вы сами, чего вы от меня хотите?

— Вы можете позволить мне глядеть на вас? Вы можете слушать меня? Вы можете говорить со мной?

— Сказать по правде, я никогда не уклонялась от всего этого. Вы сами вынудили меня…

— Я вынудил вас? — воскликнул Лингард.

— Ну, конечно, я сама была во всем виновата. Мне, вероятно, приснилось, что вы ночью приехали ко мне с вашими невозможными рассказами. Разве я могла отослать вас прочь?

— Я хотел бы, чтобы вы тогда прогнали меня. Почему вы меня не прогнали?

— Вы хотите, чтобы я говорила вам комплименты? Хотите, чтобы я сказала вам, что перед вами нельзя устоять? Я не могла прогнать вас. Но вы-то почему приехали ко мне исповедоваться?

Помолчав, Лингард заговорил короткими, отрывистыми фразами.

— Я об этом все время думаю. Мне было больно. Я не думал о вас, как о знатных господах. Я думал о вас, только как о людях, жизнь которых зависит от меня. И как же мне было забыть вас? Ваше лицо я увез с собой на бриг. Не знаю почему. Я ведь смотрел на вас не дольше, чем на других. Я всеми силами сдерживал себя, чтобы мое бешенство не погубило всех вас. Я не хотел быть грубым, но оставаться вежливым было не так-то легко, ведь меня угощали у вас только угрозами. Разве я был очень груб, миссис Треверс?

Миссис Треверс слушала внимательно, почти строго. Не меняя выражения лица, она сказала:

— Я думаю, что ваши терзания вполне подходят к тому образу жизни, который дала вам судьба.

— К какому образу жизни? — недоумевающе проговорил Лингард, — Я то, что я есть. Меня зовут Королем Томом, Раджой Лаутом и тому подобными именами. Вас это, может быть, забавляет, но уверяю вас, когда дают такие имена хотя бы в шутку, это очень серьезная вещь. Эти-то имена и осложняют всю эту историю.

Лицо миссис Треверс было сурово и неподвижно.

— Вы позвали меня сюда только для того, чтобы ссориться со мной?

— Нет. Но почему вы именно сейчас говорите мне, что мое желание помочь вам было в ваших глазах нахальством? В таком случае, извините, что я оскорбил ваше достоинство.

— Вы не поняли меня, — сказала миссис Треверс, ни на миг не покидая своей созерцательной серьезности. — Такие лестные вещи со мной до сих пор не случались и не случатся. Но поверьте, Король Том, вы делаете мне слишком много чести. Иоргенсон совершенно прав, когда он сердится на вас. Вы напрасно взяли на буксир женщину.

— Он не хотел быть грубым, — серьезно запротестовал Лингард.

Миссис Треверс даже не улыбнулась на эту заботу о соблюдении приличий в такой тревожный и напряженный момент. Впрочем, атмосфера тревоги и напряжения почему-то всегда устанавливалась между нею и этим сидящим на ящике человеком, который сейчас вот поднял на нее глаза и глядел не отрываясь. Она напрягала всю свою волю и продолжала сурово смотреть на него.

— Как вы изменились! — прошептал он.

Лингард не мог прийти в себя от изумления. Она казалась ему теперь мстительной, как бы навеки окаменевшей перед его диким раскаянием. Навеки. Вдруг миссис Треверс оглянулась вокруг и села в кресло. Силы оставляли ее, но поза ее была по — прежнему неподвижна и сурова. Она держалась за ручки кресла. Лингард глубоко вздохнул и опустил глаза. Она не решалась ослабить хотя бы один мускул из боязни окончательно потерять власть над собой и поддаться безрассудному порыву, подымавшемуся из глубины ее сердца. Ей хотелось схватить голову этого Рокового Человека, как называл его д'Алькасер, прижать ее к груди, потом оттолкнуть далеко прочь и исчезнуть из жизни, — совсем исчезнуть, подобно привидению.