Эптон Синклер - Джунгли

Такова была рабочая сила, которой Юргису предстояло руководить. Он делал все, что мог, поспевал во все концы, расставлял людей рядами и показывал им приемы работы. Раньше ему никогда в жизни не приходилось отдавать приказаний, но наслушался он их достаточно и теперь, быстро войдя в свою роль, шумел и орал не хуже заправского мастера. Однако ученики ему попались не особенно податливые. «Вот что, мастер, — начинал какой-нибудь черный верзила, — если вам не нравится, как я работаю, то ищите себе кого-нибудь другого». При этом остальные собирались вокруг и прислушивались, бормоча угрозы. После первой же еды пропали почти все стальные ножи, а у каждого негра в сапоге оказался остро заточенный клинок.

Юргис скоро убедился, что внести порядок в этот хаос невозможно. Он примирился с таким положением вещей и не видел основания изводить себя криком. Если кожи или кишки бывали изрезаны и приведены в негодность, бесполезно было пытаться обнаружить виновного; если кто-нибудь временно выходил и забывал вернуться, искать его не стоило, так как за это время разбежались бы и все остальные. Во время стачки все сходило с рук, и хозяева за все платили. Вскоре Юргис узнал, что обычай «отдыхать» подсказал какому-то догадливому уму мысль записываться в нескольких различных местах и зарабатывать несколько раз по пяти долларов в день. Поймав такого ловкача, он тотчас же заявил, что увольняет его, но, так как это было в темном углу, провинившийся сунул ему к руку бумажку в десять долларов, и Юргис принял ее. Разумеется, подобных случаев было немало, и Юргис извлекал из них недурной доход.

Ввиду таких трудностей хозяева бывали довольны, если удавалось убить хотя бы скот, искалеченный при перевозке, и заболевших свиней. Оставаясь в пути по два-три дня без воды, свиньи в жаркую погоду иногда заболевали холерой и околевали; остальные набрасывались на них, пока они корчились в агонии, и когда открывали вагон, от больных свиней оставались одни кости. Всех свиней из такого вагона необходимо было немедленно убить, иначе они заболевали той же ужасной болезнью, после чего их можно было использовать лишь на сало.

Некоторые быки ломали в пути ноги, так что кости торчали наружу или истекали кровью от ран, нанесенных рогами соседей, — их тоже нужно было убить во что бы то ни стало, хотя бы для этого самим маклерам, скупщикам и управляющим пришлось сбросить сюртуки и загонять, резать и потрошить их.

Агенты предпринимателей собрали на дальнем Юге артели негров, обещая им пять долларов в день с полным содержанием и умалчивая о забастовке. Целые поезда их были уже в пути и двигались без остановок, по особому расписанию. Многие мелкие и крупные города воспользовались этим случаем, чтобы очистить свои тюрьмы и работные дома: в Детройте власти предлагали свободу всем заключенным, готовым дать обязательство в двадцать четыре часа покинуть город, и тут же в зале суда их вербовали агенты мясных королей. Товарные поезда подвозили все необходимое, вплоть до пива и виски включительно, чтобы у новых рабочих не было соблазна выйти с территории боен. В Цинциннати наняли тридцать молодых девушек «упаковывать фрукты», а когда они прибыли на место, им пришлось укладывать солонину в консервные банки, а койки для них поставили в коридоре, по которому проходили рабочие. Новые и новые партии прибывали под эскортом полиции день и ночь, и их размещали в пустующих цехах, на складах и в тележных сараях, в такой тесноте, что соседние койки соприкасались. Иногда людям приходилось есть и спать в одном и том же помещении, а по ночам они втаскивали свои койки на столы, спасаясь от несметных полчищ крыс.

Но, несмотря на все эти меры, хозяева теряли присутствие духа. Девяносто процентов рабочих бастовали, и перед мясными королями стояла трудная проблема, как их заменить. А тут еще мясо поднялось в цепе на тридцать процентов, и публика настойчиво требовала соглашения с рабочими. Хозяева боен предложили передать вопрос на решение третейского суда. Но прошествии десяти дней союзы согласились на это, и стачка прекратилась. Было решено, что всех рабочих примут обратно в течение сорока пяти дней без всяких «репрессий против членов союза».

Для Юргиса это было тревожное время. Если бы рабочих стали принимать обратно «без репрессий», он лишился бы места. Юргис заговорил об этом с управляющим, но тот только мрачно усмехнулся и сказал: «Подождите и увидите». Дэрхем не намерен был отпускать своих штрейкбрехеров.

Предлагали ли хозяева «соглашение» для того, чтобы выгадать время, или же они действительно рассчитывали своим планом сломить забастовку и разбить союзы, на этот вопрос ответить трудно; но в ту же ночь из конторы Дэрхема и Компании была отправлена телеграмма во все крупные мясопромышленные центры: «Не нанимайте профсоюзных работников». А утром, когда двадцатитысячная толпа в рабочих костюмах и с обеденными ведерками в руках влилась на бойни, Юргис стоял у дверей убойной, где он работал до стачки, и наблюдал за людьми, пришедшими наниматься туда и окруженными двумя десятками полисменов. Он видел, как управляющий вышел и начал ходить вдоль очереди. Одни за другим отобранные входили в цех, но впереди стояло несколько человек, которых управляющий как будто не замечал. Это были руководители и делегаты союза и люди, которых Юргис слышал на митингах. Толпа роптала все сильнее. В другом месте, где ждали быкобойцы, Юргис услышал крики и направился туда. Рабочие неистовствовали, заметив, что мастер пять раз прошел мимо одного из них, здоровенного мясника, председателя Совета консервной промышленности. Они выбрали делегацию из трех человек для переговоров с управляющим; делегаты трижды пытались проникнуть в здание, но каждый раз полиция дубинками отгоняла их от дверей. Крики и рев продолжались до тех пор, пока, наконец, управляющий не появился в дверях.

— Должны вернуться все или никто! — закричало множество голосов.

Но он погрозил им кулаком и закричал:

— Вы ушли отсюда, как скот, и вернетесь, как скот!

Тогда огромный мясник, председатель Совета, вскочил на груду камней и крикнул:

— Хватит, ребята! Пошли отсюда!

Тут же на месте была объявлена новая забастовка быкобойцев. Собрав своих товарищей с других фабрик, где с ними поступили так же, стачечники под громкие возгласы одобрения прошли по Пэкерс-авеню, запруженной сплошной массой рабочих. Те, кто уже приступил к работе в убойных, побросали свои инструменты и присоединились к толпе. Там и сям скакали верховые, выкрикивая известия, и не прошло получаса, как Мясной городок снова бастовал и был охвачен негодованием и яростью.

Теперь атмосфера в Мясном городке изменилась — он кипел гневом, и скэбу, осмелившемуся показаться там, приходилось плохо. Ежедневно происходили инциденты, и газеты раздували их, неизменно взваливая вину на союзы. Но и десять лет назад, когда в Мясном городке еще не было союзов, там все же разразилась забастовка, пришлось вызвать войска, и по ночам происходили настоящие сражения при свете горящих товарных поездов. Мясной городок издавна был центром всяких побоищ. На Спиртной площади, где находились сотни пивных и фабрика клея, всегда происходили драки, особенно в жаркую погоду. Всякий, кто взял бы на себя труд просмотреть книги полицейского участка, убедился бы, что в это лето было меньше драк, чем когда-либо раньше, а между тем в округе без работы осталось около двадцати тысяч человек, у которых весь день был в распоряжении для того, чтобы размышлять о причиненной им несправедливости. Некому было описать героические усилия руководителей союзов, старавшихся дисциплинировать эту огромную армию, сохранять ее единой, удерживать от мародерства, ободрять и направлять сто тысяч человек, говорящих на десяти разных языках, и это в течение шести долгих недель голода, разочарования и отчаяния!