Александр Дюма - Кавалер Красного замка

Моран побледнел, как мертвый.

— Пойдемте, пойдемте, гражданин Морис, — сказала Женевьева, — пойдемте туда, куда вы хотели нас вести; здесь, мне кажется, я как будто сама в заключении, мне душно.

Морис повел Морана и Женевьеву; часовые, предупрежденные Лореном, пропустили их беспрепятственно.

Он поставил их в маленькое углубление верхнего этажа, так, что в то время, когда королева, принцесса Елизавета и дочь королевы должны были подняться на галерею, августейшие заключенные непременно прошли бы мимо них.

Так как прогулка назначена была на десять часов и оставалось только несколько минут до этого времени, то Морис не только не оставил друзей своих, но еще, чтобы и малейшее подозрение не пало на это предприятие, хотя не совсем правильное, встретив гражданина Агриколу, взял его с собой.

Пробило десять часов.

— Отворите! — крикнул голос снизу. Морис узнал его — это был голос генерала Сантера.

В ту же минуту караульные бросились к ружьям, заперли решетки, часовые зарядили свои ружья. Тогда по всей башне раздались звуки железа и шагов, которые сильно подействовали на Морана и Женевьеву, ибо Морис заметил, как они побледнели.

— Сколько предосторожностей, чтобы уберечь трех женщин! — проговорила Женевьева.

— Да, — сказал Моран, стараясь улыбнуться. — Если бы те, которые замышляют освободить их, были на нашем месте и видели бы то, что мы видим, то это отняло бы у них охоту.

— И точно, — прибавила Женевьева, — я начинаю думать, что они не спасутся.

— И я на это не надеюсь, — отвечал Морис.

С этими словами он наклонился к решетке лестницы.

— Тише, — сказал он, — вот заключенные.

— Назовите мне их, — проговорила Женевьева, — ведь я никого не знаю.

— Первые две, что идут по лестнице, — это сестра и дочь Капета. Последняя, впереди которой бежит собачка, Мария-Антуанетта.

Женевьева сделала шаг вперед. Моран, напротив, вместо того чтобы смотреть, прижался к стене.

Его губы были бледней камней башни.

Женевьева в своем белом платье и со своими прекрасными, светлыми глазами походила на ангела, ожидающего пленниц, чтобы осенить горестный путь их и мимоходом освежить сердце мгновенной радостью.

Принцесса Елизавета и дочь королевы прошли, бросив взгляд удивления на пришельцев; нет сомнения, первой пришла мысль, что это были те, которые подали им знак, ибо она живо повернулась к своей спутнице и, пожимая ей руку, уронила платок свой, как бы желая тем предупредить королеву.

— Сестрица, — сказала она, — я, кажется, уронила свой платок.

И она продолжала подниматься по лестнице с юной принцессой.

Королева, тяжелое дыхание и легкий, сухой кашель которой показывали, что она нездорова, нагнулась, чтобы поднять платок, упавший к ногам ее, но собачка проворнее ее схватила его и пустилась с ним к принцессе Елизавете. Королева продолжала подниматься и после нескольких ступеней очутилась против Женевьевы, Морана и молодого муниципала.

— Ах, цветы! — сказала она. — Как давно я их не видала! Какой приятный запах, и как вы счастливы, сударыня, что у вас такие цветы!

При этом скорбном возгласе Женевьева протянула руку, чтобы предложить букет королеве. Тогда Мария-Антуанетта взглянула на нее, и легкий румянец показался на ее поблекшем челе.

Но привычным движением, плодом дисциплины, Морис наклонился, чтобы остановить руку Женевьевы.

Тогда королева осталась в нерешимости, и, смотря на Мориса, она увидела в нем того молодого муниципала, который имел привычку выражаться твердо, сохраняя между тем уважение.

— Это запрещено, сударь? — спросила она.

— Нет, нет, сударыня, — сказал Морис. — Женевьева, вы можете предложить ваш букет.

— О, благодарю вас, сударь! — вскричала королева.

И поклонясь Женевьеве с приветливой грациозностью, Мария-Антуанетта протянула свою тощую руку и без разбора вынула из букета один цветок.

— Возьмите их все, сударыня, возьмите, — застенчиво произнесла Женевьева.

— Нет, — сказала королева с улыбкой, — этот букет, может быть, достался вам от любимой вами особы, и я не хочу вас лишать его.

Женевьева покраснела, и этот румянец заставил улыбнуться королеву.

— Ну, ну, гражданка Капет, — сказал Агрикола, — двигайся!

Королева поклонилась и продолжала путь свой, но прежде, нежели скрыться с глаз, она еще раз обернулась и произнесла:

— Какой чудный запах от этой гвоздики и какая миленькая женщина!

— Она не видала меня, — проговорил Моран, который почти на коленях стоял в углу коридора и в самом деле не был замечен королевой.

— Но вы ее хорошо видели, не правда ли, Моран, не так ли, Женевьева? — сказал Морис, вдвойне счастливый, что угодил друзьям своим и доставил ничтожное удовольствие несчастной заключенной.

— О, да, да, — сказала Женевьева, — я ее очень хорошо видела и если бы еще сто лет прожила, то так же видела бы ее, как теперь.

— А как вы ее находите?

— Прекрасной.

— А вы, Моран?

Моран всплеснул руками, ни слова не отвечая.

— Скажите, — тихо и с усмешкой сказал Морис, обращаясь к Женевьеве, — уж не в королеву ли влюблен Моран?

Женевьева вздрогнула, но тут же оправилась:

— Да, признаюсь, — отвечала она с улыбкой, — и в самом деле на то похоже.

— Что же вы мне ничего не говорите, Моран, как вы нашли королеву? — настоятельно повторил Морис.

— Я нашел ее весьма бледной.

Морис взял Женевьеву под руку и сошел с ней на двор. На темной лестнице показалось ему, будто Женевьева поцеловала у него руку.

— Это что значит, Женевьева? — спросил Морис.

— Это значит, Морис, что ради одного моего каприза вы рисковали вашей головой.

— О, вот уж преувеличение, Женевьева, — сказал Морис. — Вы знаете, не признательности жажду я от вас, а другого чувства.

Женевьева слегка пожала его руку.

Моран следовал за ними нетвердыми шагами.

Пришли во двор. Лорен осмотрел двух посетителей к выпустил их из Тампля.

Перед расставанием Женевьева взяла с Мориса слово прийти на другой день к обеду на старую улицу Сен-Жак.

Морис возвратился к своему посту. Сердце его было полно неизъяснимого блаженства. Он застал жену Тизона плачущей.

— Ты что еще, мать моя? — спросил он.

— То, что я взбешена! — сказала тюремщица.

— А за что?

— За то, что все несправедливо для бедных людей на этом свете!

— В чем, однако?..

— Вы богаты, вы, гражданин, приходите сюда на один только день; и вам дозволяется принимать хорошеньких женщин, которые подносят букеты цветов австриячке; а я безвыходно торчу в голубятнике, и мне запрещают видеть мою бедную Софью!

Морис взял ее руку и всунул в нее десятифранковую ассигнацию.

— На, возьми это, добрая Тизон, — сказал он ей, — возьми это и ободрись. Э, боже мой! Австриячка не вечно же будет жить!