Александр Дюма - Кавалер Красного замка

— Потом Ришар крикнул жену; она принялась тереть мне виски уксусом, и я пришел в чувство.

— Славно. Далее.

— Далее, по нашему уговору, я сказал, что от недостатка воздуха у меня слабеет зрение, потому, дескать, что я сангвиник и что служба в Консьержери, где содержалось в это время четыреста заключенных, убьет меня.

— Что же отвечали тебе?

— Жена Ришара пожалела меня.

— А сам Ришар?

— Выгнал меня за дверь.

— Но этого мало, что он тебя выгнал.

— Подождите… Тогда старуха Ришар, женщина добрая, стала упрекать его; говорила, что это бесчеловечно, что я отец семейства и прочее.

— И он сказал на это?..

— Сказал, что он совершенно согласен с ней, но что первое условие для тюремщика — жить в тюрьме, при которой он служит, что республика не любит шутить и что она рубит головы тем, с кем на службе делаются обмороки.

— Ого! — заметил патриот.

— И Ришар был прав; с тех пор как в тюрьме австриячка, служба там сущий ад.

Патриот дал собаке облизать тарелку.

— Дальше, — сказал он не оборачиваясь.

— Наконец, сударь, я принялся стонать, то есть со мною сделалось очень дурно; я попросился идти в больницу и уверил, что мои дети перемрут с голоду, если прекратится мое жалованье.

— И что же отвечал Ришар?

— Отвечал, что тюремщику не следует иметь детей.

— Но ведь за тебя, кажется, вступилась старуха Ришар.

— Хорошо, что так! Она затеяла с мужем историю, говорила, что он человек без сердца, и наконец Ришар сказал мне: «Так вот что, гражданин Гракх, уговорись с кем-нибудь из приятелей, чтоб он отдавал тебе частицу из своего жалованья, представь его мне вместо себя, а я даю слово, что он будет принят». И после того я ушел, сказав: «Хорошо, гражданин Ришар, поищу».

— И нашел, любезнейший… а?

В эту минуту хозяйка харчевни возвратилась с супом и бутылкой для гражданина Гракха. Но появление хозяйки было некстати ни для Гракха, ни для патриота, которым надо было еще кое о чем переговорить.

— Гражданка, — сказал тюремщик, — сегодня дядя Ришар дал мне награжденьице, значит, можно разгуляться на свиную котлетку с огурчиками да на бутылочку бургундского… Откомандируй-ка служанку да прогуляйся в погребок.

Хозяйка тотчас же сделала нужные распоряжения. Служанка вышла дверью, которая вела на улицу, а хозяйка отправилась в погребок.

— Недурно устроил, — заметил патриот. — Ты малый со смыслом.

— Да еще с таким смыслом, что, несмотря на ваши лестные обещания, не скрываю от себя, чем рискуем мы оба, если все это дойдет до Комитета общественной безопасности. Знаете вы чем?

— Разумеется.

— Мы оба рискуем своей головой.

— За мою не бойся.

— Да, сказать правду, боюсь-то я не за вашу голову.

— Так за свою?

— Точно так.

— А если я плачу за нее вдвое больше, чем она стоит?

— Все-таки голова — очень дорогая вещь.

— Только не твоя.

— Как не моя?

— По крайней мере, в настоящую минуту.

— Что это значит?

— А то, что голова твоя не стоит ни обола, потому что если б я был, например, агентом Комитета общественной безопасности, то тебя завтра же свели бы на гильотину.

Тюремщик обернулся так быстро, что на него залаяла собака, и побледнел как смерть.

— Не оборачивайся и не бледней, — сказал патриот, — а, напротив, доедай спокойно свой ужин. Я вовсе не агент, вызывающий на откровенность. Введи меня завтра в Консьержери, определи на свое место, передай ключи — и завтра же я отсчитаю тебе пятьдесят тысяч ливров золотом.

— И это верно?

— О, я даю тебе чудесный залог — мою голову.

Тюремщик задумался.

— Не размышляй, пожалуйста, — сказал патриот, видя его в зеркале. — Если ты донесешь на меня — ты исполнишь только свой долг, и республика не даст тебе ни одного су; если же, напротив, будешь служить мне и изменишь этому самому долгу — то несправедливо было бы заставлять тебя делать что-нибудь даром, и я дам тебе пятьдесят тысяч ливров.

— О, я очень понимаю, что гораздо выгоднее исполнить вашу просьбу, но опасаюсь последствий.

— Последствий!.. Чего тебе бояться их?.. Уж, верно, я не пойду доносить на тебя.

— Разумеется.

— На другой день после того, как я поступлю на службу, ты пойдешь осматривать Консьержери, и я дам тебе двадцать пять свертков, в каждом по две тысячи франков: свертки эти легко поместятся в двух карманах. Вместе с деньгами я дам тебе пропуск из Франции: ты уедешь, и где бы ты ни был, ты будешь если не богат, то, по крайней мере, человек независимый.

— Хорошо, будь что будет! Я бедняк, не вмешиваюсь в политику. Франция жила без меня и не пропадет без меня. Если поступок ваш дурен — вам же хуже.

— Во всяком случае, я поступаю не хуже других.

— Позвольте мне, сударь, не рассуждать о политике.

— Вот примерная философия и беспечность! Однако когда же ты отрекомендуешь меня Ришару?

— Да хоть сегодня вечером, если вам угодно.

— Разумеется. Кто же я такой?

— Мой двоюродный брат, Мардош.

— Мардош!.. Славное имя. А по ремеслу?

— От торговца кожаными штанами до кожевника рукой подать.

— А разве вы кожевник?

— Мог бы сделаться им.

— Возможно.

— А в котором часу последует мое представление?

— Пожалуй, хоть через полчаса.

— Лучше в девять часов.

— А когда я получу деньги?

— Завтра.

— Значит, вы ужасный богач.

— Так себе, не нуждаюсь.

— Верно, из «бывших»?..

— Не твое дело.

— Иметь деньги и бросать деньги, рискуя попасть под гильотину! Воля ваша, «бывшие» очень глупы.

— Что делать. У санкюлотов столько ума, что другим ничего не осталось.

— Тише!.. Несут вино.

— Так до свидания… вечером… напротив Консьержери.

— Знаю.

Патриот расплатился и вышел.

За дверями раздался громовой голос.

— Шевелись же, гражданка! Подавай котлеты с огурчиками. Брат мой Гракх умирает с голоду!

— Экий молодец этот Мардош, — сказал тюремщик, пробуя стакан бургундского, который наливала ему хозяйка, устремив на гостя нежный взгляд.

Патриот вышел, но не удалился. Сквозь закоптелые окна он наблюдал за тюремщиком, чтобы убедиться, не заведет ли он речи с каким-нибудь агентом республиканской полиции, одной из самых лучших когда-либо существовавших полиций, потому что одна половина общества следила за другой не столько ради славы правительства, сколько для безопасности собственной головы.

И не случилось ничего такого, чего мог бы опасаться наш патриот. Около девяти часов тюремщик встал, потрепал тратирщицу за подбородок и вышел.

Патриот встретился с ним на набережной Консьержери, и они вошли вдвоем в темницу.

В тот же вечер уговор состоялся, и Мардош определился тюремщиком на место Гракха.

За два часа перед тем, как это дело улаживалось в квартире тюремного придверника, в другой части тюрьмы тоже происходила сцена, хотя, по-видимому, и нелюбопытная, но тем не менее весьма важная для действующих лиц этой истории.