Вильям Теккерей - Ярмарка тщеславия

Тяжело, когда такие мысли и признания тревожат молодую жену в первую же неделю после свадьбы. Но так оно было, и накануне приезда Доббина, в чудный, залитый лунным светом майский вечер, такой теплый и благоуханный, что все окна были открыты на балкон, с которого Джордж и миссис Кроули любовались спокойной ширью океана, пока Родон и Джоз были заняты в комнате игрою в триктрак, — Эмилия сидела в большом кресле, всеми забытая, и, глядя на обе эти группы, чувствовала отчаяние и угрызения совести, которые тяжким гнетом ложились на эту нежную одинокую душу. Всего неделя, а вот до чего дошло! Будущее, если бы она заглянула в него, представилось бы ей поистине мрачным. Но Эмми была слишком робка, если можно так выразиться, чтобы заглядывать туда и пускаться в плавание по этому безбрежному морю одной, без указчика и защитника. Я знаю, что мисс Смит невысокого о ней мнения. Но, дорогая моя мисс Смит, много ли найдется женщин, одаренных вашей изумительной твердостью духа?

— Что за чудесная ночь, как ярко светит месяц! — сказал Джордж, попыхивая сигарой и пуская дым к небесам.

— Как восхитительно пахнут сигары на открытом воздухе! Я обожаю их аромат! Кто бы мог подумать, что луна отстоит от земли на двести тридцать шесть тысяч восемьсот сорок семь миль, — прибавила Бекки, с улыбкой поглядывая на ночное светило. — Разве я не умница, что еще помню это? Да, да, мы все это учили в пансионе мисс Пинкертон. Как спокойно море, и воздух совсем прозрачный. Право же, я, кажется, могу разглядеть французский берег! — И взор ее блестящих зеленых глаз устремился вдаль, пронзая ночной мрак, словно она действительно что-то видела вдали. — Знаете, что я собираюсь сделать в одно прекрасное утро? — продолжала она. — Я убедилась, что плаваю великолепно, и вот как-нибудь, когда компаньонка моей тетки Кроули… знаете, эта старушка Бригс, — вы ведь помните ее?.. такая особа с крючковатым носом, с длинными космами! — когда Бригс отправится купаться, я нырну к ней под кабинку и буду добиваться примирения в воде. Что, разве плохо придумано?

Джордж расхохотался при мысли о таком подводном свидании.

— Что у вас там? — крикнул им Родон, встряхивая стаканчик с костями. Эмилия же ни с того ни с сего расплакалась и быстро ушла к себе в комнату, где могла проливать слезы без помехи.

Нашей истории суждено в этой главе то возвращаться вспять, то забегать вперед самым беспорядочным образом; доведя рассказ до завтрашнего дня, мы будем вынуждены немедленно обратиться ко вчерашнему, чтобы читатель ничего не упустил из нашего повествования. Подобно тому как на приемах у ее величества кареты послов и высших сановников без промедления отъезжают от подъезда, между тем как дамам капитана Джонса приходится долго ждать свой наемный экипаж; подобно тому как в приемной министра финансов человек десять просителей терпеливо ждут своей очереди и их вызывают на аудиенцию одного за другим, но вдруг в комнату входит депутат парламента от Ирландии или еще какая-нибудь важная особа и направляется прямо в кабинет товарища министра буквально по головам присутствующих; точно так же и романисту приходится в развитии повествования быть не только справедливым, но и пристрастным. Он обязан рассказать обо всем, вплоть до мелочей, но важным событиям мелочи должны уступать дорогу. И, разумеется, обстоятельство, которое привело Доббина в Брайтон, — то есть получение гвардией и линейной пехотой приказа о выступлении в Бельгию и сосредоточение всех союзных армий в этой стране под командованием его светлости герцога Веллингтона, — такое замечательное обстоятельство, говорю я, имело все права и преимущества перед остальными, меньшими по своему значению происшествиями, из коих главным образом и слагается наша повесть. Отсюда и произошли некоторый беспорядок и путаница, впрочем вполне извинительные и допустимые. И сейчас мы продвинулись во времени за пределы XXII главы лишь настолько, чтобы развести наших действующих лиц по их комнатам переодеваться к обеду, который состоялся в день приезда Доббина в обычный час.

Джордж или был слишком мягкосердечен, или же чересчур увлекся завязыванием шейного платка, чтобы сразу сообщить Эмилии известие, привезенное ему из Лондона товарищем. Когда же он вошел к ней в комнату с письмом поверенного в руке, вид у него был такой торжественный и важный, что жена его, всегда готовая ждать беды, решила, что произошло нечто ужасное, и, подбежав к супругу, стала умолять своего миленького Джорджа рассказать ей все решительно. Получен приказ выступать за границу? На будущей неделе ждут сражения? Сердце ее чуяло, что так и будет!

Миленький Джордж уклонился от вопроса о заграничном походе и, покачав меланхолически головой, сказал:

— Нет, Эмми, дело не в этом. Не о себе я забочусь, а о тебе! Я получил дурные известия. Отец отказывается от всяких сношений со мной, он порвал с нами и обрек нас на бедность. Я-то легко могу с этим примириться, но ты, моя дорогая, как ты это перенесешь? Читай!

И он дал ей письмо.

Эмилия с нежной тревогой во взоре выслушала своего благородного героя, выражавшего ей столь великодушные чувства, и, присев на кровать, стала читать письмо, которое Джордж подал ей с торжественным трагическим видом. Но по мере того как она читала, лицо ее прояснялось. Как мы уже имели случай упоминать, мысль разделить бедность и лишения с любимым человеком отнюдь не пугает женщину, наделенную горячим сердцем. Маленькой Эмилии такая перспектива даже была приятна. Но потом она, как всегда, устыдилась, что почувствовала себя счастливой в такой неподходящий момент, и, подавив свою радость, сдержанно проговорила:

— Ах, Джордж, у тебя, должно быть, сердце обливается кровью при мысли о разлуке с отцом!

— Ну конечно! — ответил Джордж с выражением муки на лице.

— Но он не будет долго сердиться на тебя, — продолжала она. — Разве на тебя можно сердиться! Он должен будет простить тебя, мой дорогой, мой милый муж! Иначе я никогда себе этого не прощу.

— Меня беспокоит не мое несчастье, бедняжка моя Эмми, а твое, — сказал Джордж. — Что мне бедность! И к тому же, хоть я и не хочу хвастаться, но думаю, что у меня достаточно талантов, чтобы пробить себе дорогу в жизни.

— Разумеется! — перебила его жена и подумала, что война скоро кончится и Джорджа сейчас же произведут в генералы.

— Да, я пробью себе дорогу не хуже всякого другого, — продолжал Осборн. — Но ты, дорогая моя девочка? Как я перенесу, что ты лишена удобств и положения в обществе, на которые вправе рассчитывать моя жена? Моя девочка — в казармах; жена солдата, да еще в походе, где она подвергается всевозможным неприятностям и лишениям. Вот что разрывает мне сердце!