Ванда Василевская - Звезды в озере

— Пять лет тут сидел, ничего не случится, если еще дня три посидит… У меня сегодня…

— И слушать не хочу, что у вас сегодня! Запрягать немедленно!

Овсеенко был вне себя от гнева. У него дрожали руки. Он холодел, глядя на прикованный к стене призрак человека, от которого несло ужасающим смрадом.

Макар, пожимая плечами, стал нехотя запрягать. Остальные не уходили, ждали.

— Ну, мужики, помогайте!

Низко нагибаясь, они боязливо входили в низенький хлев. Помешанный испугался и кричал пронзительным птичьим голосом, Макар снял цепь с крюка.

— Ну, тато, вставайте, — мягко сказал он. Старик Федько бросился в угол и, словно защищаясь, вытянул вперед длинные, как у скелета, руки.

— Вставайте, тато, вставайте, поедем в город.

Из горла помешанного вырвался хрип. Его взяли под руки и осторожно вывели из хлева. Он упирался ногами в порог, падал на землю, сопротивлялся изо всех сил. Животный страх отражался на его лице. Он моргал глазами, ослепленный ярким дневным светом.

— Снимите цепь, — распорядился Овсеенко.

— Ну нет! — решительно воспротивились крестьяне. — Вырвется, еще убьет кого!

— Такой слабый?

— Слабый-то слабый, а захочет, самого сильного мужика с ног свалит. Как на него накатит. Уж мы-то его знаем!

Овсеенко уступил. Больного положили на телегу, устланную соломой. Он пронзительно стонал, хватался за грядки, рыжая голова его тряслась, зубы стучали. Павел и Данила Совюк согласились поехать с Макаром. Овсеенко торопливо нацарапал записку.

— Отдадите эту записочку врачу.

Макар ударил лошадей, и колеса загромыхали по дороге.

Овсеенко содрогнулся.

— Ну и ну!

Семен кивнул головой.

— Да, такая уж наша жизнь…

Они не удивлялись, не негодовали. А Овсеенко вернулся домой, потрясенный до глубины души. Перед ним разверзлась темная расщелина, из которой вырывался смрад, в глубине которой виднелось что-то непонятное. Он упрекал себя в том, что, прожив здесь столько времени, лишь теперь узнал о сумасшедшем.

Он почувствовал прилив необычайной энергии. Работать, действовать, наводить порядок! Из груды бумаг он извлек инструкции, резолюции, которые раньше небрежно откладывал в сторону. Советовался с Хмелянчуком, поверял ему свои планы, проекты. Хмелянчук поддакивал.

— Вот вернутся женщины с курсов, устроим детский сад и амбулаторию. Я еще съезжу в город, поговорю, чтобы один раз, нет, два раза в неделю приезжал врач… Надо заняться хатами. Грязь повсюду такая, просто страх берет… Еще эпидемия разразится, а потом все на меня. Ясно, на меня…

Хмелянчук внимательно слушал, незаметно присматриваясь к Овсеенко. Последний разговор навел его на подозрение, что у того есть какие-то неприятности, что где-то им недовольны. Овсеенко дважды выезжал в город и возвращался в дурном настроении, пришибленный, угнетенный. В такие минуты Хмелянчуку легче всего бывало уговорить его выпить. На этот раз Овсеенко разоткровенничался насчет своих финансовых затруднений:

— Жене надо посылать. Детей у нас двое… И не знаю, как она там управляется. Все ей мало и мало! А мне тут тоже не сладко.

Хмелянчук сочувственно кивал головой и тщательно запоминал. Теперь перед ним открывалась новая перспектива. «Видимо, можно будет подойти к Овсеенко и с этой стороны». Хмелянчук сразу подумал о школе, постройка которой должна была вскоре начаться. Лес, гвозди, кирпич, — да, попытаться можно. Только осторожнее, исподволь.

Он смотрел на Овсеенко, что-то высчитывал в уме, но разговора не заводил. Было созвано собрание, и народ уже начинал сходиться. Из соседней комнаты доносился говор многих голосов, и Хмелянчук осторожно выскользнул в сени, чтобы не заметили, что он вышел от Овсеенко. О их дружбе знали, но нельзя же всем мозолить глаза. Пусть их болтают, в случае чего всегда можно будет отпереться. Кто, мол, видел? Никто!

Собрание было бурное, говорили все сразу. Овсеенко никак не удавалось утихомирить крестьян.

Постановление Национального собрания совершенно ясно говорит: с землей осадников поступать так, как решит крестьянское общество.

— Ясно, забрать!

— Осадник и так сбежал!

— Жена-то его осталась, — неуверенно заметил кто-то.

— Ну так что из этого? Передать землю обществу!

Тут вспомнилось все прежнее, снова вскрылась затянувшаяся рана, снова ожгла минувшая, но все еще болезненная, все еще живая обида. Нет, этого они никогда не забудут. Не забудут, как ждали парцелляции, а землю получил осадник, пришлый человек. Как они писали заявление, платили за гербовые марки, просили, умоляли передать им этот луг. Вспоминали, как ревели голодные коровы на обглоданных до самой земли пастбищах, как пропадало молоко в обвисших, иссохших выменах, как к зиме продавали скот, потому что его нечем было прокормить, продавали за бесценок, за жалкие гроши, брошенные словно из милости. А луг, чудесный зеленый луг на Оцинке, достался осаднику… У всех еще звучал в ушах звон косы с того дня, когда, услышав принесенную маленьким Семкой весть, все побежали смотреть и увидели, как на их лугу, которого они ждали с дрожью нетерпения, с надеждой, на лугу, о котором они страстно мечтали, косил осадник. Все припомнилось, все. Как бегал осадник в паленчицкую комендатуру, как натравливал на них коменданта и Людзика, преследовавшего Ивана Пискора, словно дикого зверя. И вот Иван не возвращается, хотя Пискориха все выглядывает на дорогу, все ждет его со дня на день. Припомнилось, как осадник ходил среди них мрачный, с неизменной винтовкой в руках, как он и косил с винтовкой, как вязал снопы, положив винтовку на расстояние вытянутой руки. Ну и они, само собой, не оставались в долгу — дважды сожженный амбар, сожженное зерно, дом, отравленная собака, разбитая голова, выстрелы в лесу… Но ведь он был здесь чужой, пришелец, явившийся на их горе и несчастье, а они были вправе свое отстаивать.

Осадничья земля. Да что тут ка самом-то деле принадлежит осаднику? Это их земля, она нужна им. Они разгорячились, кричали наперебой. Помещичья земля была уже разделена, они уже и забыли, что она когда-то принадлежала не им. Теперь очередь за осадничьей землей.

— Чего там, жена! У нее осталась земля после матери. Пока Стефек не вернется, пусть ее там хозяйничает…

— Да и кто его знает, вернется ли он еще…

— Ну тогда и поговорим. Пока что можно обождать. Захочет, пусть хозяйничает. А то пусть дома сидит, никто ей не запрещает.

— Дом никто не собирается отнимать. А земля полагается нам — и точка.

— Ну так что же? Постановили?

— Постановили.

— Теперь надо ее известить, — предложил Павел.

— Верно. Раз есть постановление, надо уведомить.

— Не пойдем, как какие-нибудь грабители… А раз постановили, значит, так должно быть.