Чжоу Ли-бо - Ураган

— Поверишь ли, товарищ Ван, — вскинул голову Чжао Юй-линь, — то, что я выжил — это уж поистине судьба. Вернулся, новая напасть на меня свалилась: мать, как оказалось, умерла, а жена с ребенком в чужой деревне побиралась. Когда я разыскал их, как они плакали!.. А у меня даже слез не было, товарищ Ван…

— Ты про какого это Ханя говорил? Про Хань Лао-лю, что ли? — подавив вздох, спросил Сяо Ван.

Чжао Юй-линь утвердительно кивнул.

— А сколько у него земли?

— Этого уж не могу сказать. — Чжао Юй-линь с опаской оглянулся по сторонам и вполголоса добавил: — Вон там за южными воротами большая равнина… Это все его земля. Наверно, двести шанов, не меньше. Сколько в других деревнях и провинциях, точно не знаю.

— А что он за человек… этот самый Хань Лао-лю? — с расстановкой спросил Сяо Ван, поглядывая сквозь листву на Чжао Юй-линя.

— Он? Люди говорят так: «Хорошего дела за ним не найдется, а плохое без него не обойдется».

Весь вечер вполголоса проговорили на огороде новые друзья. Чжао Юй-линь то и дело озирался на изгородь, Но если бы там кто-нибудь и подслушивал, он все равно бы ничего не разобрал. Голоса друзей звучали не громче жужжания пчел, кружившихся над цветами.

Из рассказов Чжао Юй-линя Сяо Ван узнал, что у Хань Лао-лю и здесь и в уездах Бинся и Цзямусы — всюду были имения. В 1938 году помещик стал старостой деревни и ревностно служил японцам: выколачивал из крестьян налоги, заставлял их сдавать кожи, кровь свиней и листья дикого винограда. За два года своего управления деревней Хань Лао-лю еще больше разбогател, засел дома и ничего уж не хотел делать.

Тогда же к нему переехал начальник японских жандармов. Одни говорили, что Морита Таро влюбился в его дочь, другие, что — в младшую жену, а третьи утверждали, что этот здоровенный жандарм «подцепил на одну стрелу двух орлиц». Но точно никто ничего не знал. Высоки были стены помещичьего двора, кто мог заглянуть за них? Однако каждый, кто не слеп, видел, что, с тех пор как Морита Таро поселился за этими стенами, Хань Лао-лю совсем заважничал.

Помещик ввел у себя барщину, и крестьяне должны были бесплатно таскать ему воду, возить дрова, перекладывать каны, строить заборы, работать на его огородах, а батраки использовались им на винокуренном заводе и маслобойне.

Невдалеке от черных ворот находился колодец. Когда его рыли, договорились так: Хань Лао-лю дает место, крестьяне свой труд — и колодец будет общим. Но как только колодец вырыли, управляющий Ли Цин-шань стал возле него и никому не позволил брать воду. Впоследствии тем, кто был ему угоден, Хань Лао-лю милостиво разрешал пользоваться водой, а тех, кто ему не нравился, просто гнал в шею. Наконец крестьяне решили выяснить в чем дело и пришли к помещику. Однако Ли Цин-шань задержал их среди двора и не пустил в дом. В окно высунулась лысая голова.

— Что за толпа? — строго спросил Хань Лао-лю.

— Мы пришли к господину поговорить насчет колодца… Как же так получилось? Ведь рыли-то его всей деревней, а вот теперь… — начал с приветливой улыбкой старик Чжан, стоявший впереди других.

— Если осмеливаешься предъявлять какие-то права на колодец, так давай документы! — вытаращил на него глаза помещик.

Такого оборота дела никто не ожидал. Да и откуда взять документы?

— Но, господин, разве не известно, что колодец рыла вся деревня? — попытался урезонить его старик.

— А на чьей земле колодец, я тебя спрашиваю?!

Чжан хотел было объяснить, но из дома выскочил Морита Таро и стал бить людей плеткой по головам. Что тут станешь делать? Все и разбежались.

На другой день старика Чжана забрали на принудительные работы и отправили в Лохэйшань, откуда он так и не вернулся.

А колодец перешел в полное владение Хань Лао-лю. Если хочешь брать из колодца воду, поработай каждый месяц три дня на помещика без всякой оплаты — и пей себе на здоровье. Тебе вода, а помещику прибыль! На этих даровых поденщиках Хань Лао-лю сберег немало денег.

В помещичьей конюшне стояло двадцать лошадей. Все упитанные и гладкие. Да как им не быть такими? Ведь чуть поспевали хлеба, Хань Лао-лю выгонял лошадей на поля крестьян. Так бывало из года в год, и никто не смел перечить. Люди соглашались скорее бросить свой участок, чем наживать себе неприятности.

— Брат, чего это ты забросил землю? — спрашивал Хань Лао-лю кого-нибудь.

Тот молчал. Хань-шестой прикидывался сочувствующим:

— А! Понимаю. Наверное, не в силах оплачивать расходы? Так хочешь, я выручу тебя на год, на два?

«Благодетель» нанимал людей, засевал чужую землю, и не проходило двух лет, как она становилась его собственностью. А если тебе потом придет охота доказывать, что ты поднимал целину, — пожалуйста, но давай документы! Что же касается Ханя-шестого, у него такой документ давно готов. Его старший брат, Хань-пятый, работавший агентом особой службы, заранее составит любую нужную бумагу и зарегистрирует ее в правительственных учреждениях.

Вот почему земли Хань Лао-лю тянулись на востоке до самых гор, а на западе доходили до владений японских колонистов.

Уж если говорить о колонистах, так их земли тоже служили для Ханя источником обогащения.

Как-то некий Сун взял в аренду у японцев два шана земли и посеял коноплю, чтобы внести обязательные поставки. Незадолго до уборки старший сын Хань Лао-лю Хань Ши-юань, знавший японский язык, явился на поле Суна в сопровождении японца. Они разговаривали о чем-то, оживленно жестикулируя.

— Господа, что вы хотите? — спросил Сун, дрожа всем телом и стараясь улыбнуться.

— Я хочу взять здесь большой участок, — ответил Хань Ши-юань.

— А как же мне быть с коноплей? Ведь скоро надо убирать урожай.

— Могу сказать только, что ты напрасно старался, — насмешливо бросил Хань Ши-юань и ушел вместе с японцем.

Суну так и не пришлось снять урожай. Урожай убрали батраки Хань Лао-лю, а Сун вынужден был продать единственную лошадь, купить на вырученные деньги коноплю и внести ее в счет поставок японцам.

За этими рассказами время пролетело совсем незаметно. Чжао Юй-линь взглянул на небо. Солнце садилось. Он набрал огурцов, фасоли, луку и сложил в свою соломенную шляпу. Беседуя, друзья направились к дому.

— Про дела этого Ханя рассказывать можно полдня, и все конца не будет, — продолжал Чжао Юй-линь еще тише. — Достаточно ему было пожаловаться как-то японскому жандарму, и в деревне расстреляли несколько человек. В те времена черные ворота казались адским храмом Яньвана [12] Яньван или Яньлован — по китайской мифологии «князь» преисподней». (Прим. перев.) . Завидят люди где-нибудь Хань Лао-лю и, пока не поздно, сворачивают в сторону. А не успеешь свернуть, вытягивайся перед ним да почтительно жди, пока пройдет мимо. Если обратишься к нему с приветствием: «Господин Хань Шестой в роде, куда путь держите?», он поднимет голову, вылупит на тебя свои зеленые горошины да буркнет: «А тебе какое дело? На дороге стою, что ли?» Вот как важничал! Ну, мы пришли. Заходи, заходи!