Чжоу Ли-бо - Ураган

Первым пришел Лю Дэ-шань. Он стоял у окна и рассказывал о третьем батальоне. Когда появился возчик Сунь, крестьяне сразу оживились. Его окружили. Старик знал много забавных и поучительных историй и рассказывал их охотно. Особенно любил он рассказывать про медведя.

— Этот черномазый здорово силен. Обхватит лапами сосну, раскачает и как рванет, так вместе с корнем и вырвет. По силе даже тигра с ним не сравнишь. У этого черномазого чорта только одна беда: придурковат. Вот как-то раз, например, затеял он драку с тигром. До того дрались, что уж оба дышать не в силах. Тогда тигр видит, что ему несдобровать, и говорит: «Давай подождем».

— А ты что же, их драку своими глазами видел?

Старик Сунь, считая, очевидно, что подобный вопрос не заслуживает внимания, прищурил глаза и продолжал:

— «Ладно, — говорит медведь, — подождем — так подождем». Отпускает он тигра, а сам без еды и отдыха начинает для драки место расчищать. Только и слышно, как большие и малые деревья с корнем из земли вырывает. Тигр тем временем сбегает в лощину, напьется, поест, отдохнет как следует — сил у него и прибавится. А черномазый все работает. Как он ни силен, но голодный да усталый свалить тигра уже не может. Начнут сначала, а тигр, как устанет, опять за свое: «Старичок Сюн, давай-ка еще подождем». Тигр — зверь хитрый и никогда не скажет «давай отдохнем»: боится, что медведь такое слово услышит, возьмет с тигра пример и тоже отдохнуть захочет. Медведь ему отвечает: «Что ж, подождем — так подождем». Тигр опять убежит, наестся, напьется и выспится. А медведь без отдыха все сосны да липы дергает. Тогда тигр — скок, одним прыжком свалит медведя и сожрет без остатка.

Пока возчик рассказывал, прибывали все новые и новые люди. Пришел и Чжао Юй-линь, сел на стол и закурил свою трубочку.

— Кончил про медведя? — улыбнулся Сяо Сян.

— Кончил, кончил, начальник, говори о своих делах.

— Хорошо, давайте поговорим о наших делах. Подвигайтесь поближе. Сегодня у нас не собрание. Сегодня мы просто обменяемся мнениями, то есть потолкуем, — пояснил Сяо Сян, опасаясь, что его не поймут. — Вот! В течение четырнадцати лет существования Маньчжоу-го нас все время преследовали и угнетали. Помещики же свирепствовали не четырнадцать лет, а много веков. У всех крестьян сердца наполнены горечью. Надо нам освободиться от этой горечи. Теперь царство бедняков.

— Правильно! Правильно! — подхватил Лю Дэ-шань. — Сегодня начальнику Сяо мы должны рассказать обо всех наших делах.

— Правильно. Что у кого есть, то и выскажем, — присоединился к нему человек, стоявший у окна.

Это был Ли Чжэнь-цзян. Он сдвинул шляпу на затылок, и тусклый свет масляной лампы упал на его лысину.

— Говорите, теперь все разрешается, — подзадоривал Лю Дэ-шань. — А кто в чем и ошибется — тоже не беда.

— Теперь у нас демократия, людей больше не бьют и не ругают. Правильно или неправильно сказал — никто к тебе не придерется. Говорите! Говорите! Кто первый? — шумел Ли Чжэнь-цзян.

Но говорили только они двое. Остальные молчали. Чжао Юй-линь задумчиво покуривал трубочку. Возчик Сунь, запрятавшись в дальний угол, тоже помалкивал. Старик Тянь с опаской поглядывал на стоявшего возле него Ли Чжэнь-цзяна, и в глазах его отражалось уныние. Тянь Вань-шунь боялся не начальника Сяо. Его страшил Ли Чжэнь-цзян: ведь он у Хань Лао-лю свой человек и сейчас же донесет обо всем хозяину.

Видя, что все молчат, Сяо Сян решил подбодрить людей:

— Не бойтесь. Выкладывайте все, что у кого есть.

— Правда, никого не надо бояться. Каждый говори, что хочешь, теперь не Маньчжоу-го, — с готовностью поддержал Ли Чжэнь-цзян.

Стало тихо. Слышалось только, как посапывала трубочка Чжао Юй-линя…

Сяо Сян зашагал по комнате, придумывая, как бы положить конец молчанию. Нужно было затронуть какой-то всем знакомый, но вместе с тем не слишком острый вопрос, о котором не побоялись бы говорить. Хмуря брови, он по привычке снял военную фуражку и почесал околышем бритую голову. Наконец он поднял глаза и обратился ко всем с вопросом:

— Кто из вас отбывал трудовую повинность?

— Все отбывали, — хором ответили присутствующие, только Ли Чжэнь-цзян промолчал. Он не отбывал трудовой повинности. Сразу же поднялся шум. Присутствующие оживленно заговорили, перебивая друг друга. Люди вспомнили голод и побои, которые пришлось испытать. На губах Ли Чжэнь-цзяна появилась усмешка.

— Меня вот забрали на трудовую повинность, когда еще и очередь не дошла. Вернулся через шесть месяцев, а за это время весь мой урожай пропал… — начал Чжао Юй-линь и выбил трубку о стол.

— Чего там про урожай вспоминать! — перебил его Хуа Юн-си. — В других семьях люди пропали. У меня жена заболела, а тут как раз на повинность стали забирать. Пошел я в деревенское управление и прошу начальника Гуна: подожди, пока ей не будет немного легче. А он, собака, выкатил на меня глаза и закричал: «Если твоя жена заболела, так мне за тебя идти прикажешь? Ты меня просишь, а мне кого просить?» Чем больше он кричал, тем больше свирепел и палкой на меня замахнулся. Ушел я от него и думаю: что будешь делать, идти придется. Ну и угнали. А когда через шесть месяцев вернулся, жена уже лежала давно в земле. Вот с той поры и живу бобылем.

— Подумаешь! Жену потерял! Другие люди свою жизнь потеряли. В том году как раз отправляли работать на Дунпинские угольные копи, а там за весь день давали три чашки жидкой каши да пару маленьких лепешек. Голод был такой, что живот к спине прилипал, — подал голос из своего угла возчик Сунь.

— Это еще ерунда! — вдруг осмелел старик Тянь, не обращая никакого внимания на злые взгляды Ли Чжэнь-цзяна. — Меня забрали на работу в Санькэшу. Вот там мы голодали — прямо страх! Ходили на горы и ели молодую полынь. А японцы как узнали об этом, запретили туда ходить, чтоб люди от работы не отрывались. Вечером всех заставляли рты открывать. У кого рот зеленый, того палками лупили. Из-за этих побоев и голода каждый день мерло по десяти человек, а то и больше.

— Нет, старина, ты еще не знаешь, как люди мрут, — расхрабрился Лю Дэ-шань, видя, что заговорил даже боязливый Тянь Вань-шунь. — Вот когда меня в первый раз призвали на трудовую повинность, попал я тоже на угольные копи. Давали там в день три чашки отвару, а было уже начало зимы, и лед промерз на три чи [14] Чи — мера длины, равная 0,35 метра. (Прим. перев.) . От холода и голода работать никаких сил не было. Слышу ночью толкает меня кто-то: «Скорей, скорей вставай! Иди уголь возить!» Продрал я глаза и говорю: «Да ведь еще не рассвело!» «Давай скорее, а то бить будут!» Вскочил я, прибежал на шахту. Протянул руку — пощупать, загружена ли вагонетка, и так перепугался, что сердце захолонуло. Крикнул и тут же получил бичом по спине: «Убью, если еще раз пикнешь, сучий сын!» Я сразу язык и прикусил. Что же, вы думаете, в вагонетке-то было? Трупы! Вот и катал я эти вагонетки и сбрасывал трупы в прорубь. Ты говоришь, у вас в день десять человек гибло. А мы вагонетку за вагонеткой возили. В те времена смерть на работах ровно ничего не значила. Спустят под лед — и дело с концом.