Чжоу Ли-бо - Ураган

— Пора домой. Скоро совсем стемнеет, — позвал ее Тянь Вань-шунь.

— Ты иди, а я пройду еще на могилку к нашей Цюнь-цзы…

— Пойдем, пойдем скорее… Вон какие черные тучи, — заторопил старик, стараясь придать голосу как можно больше тревоги. — Скоро дождь пойдет. Еще вымокнем…

Он знал, что слезам не будет конца.

Старики поплелись домой и только вошли в северные ворота, как их обогнала телега Суня.

— Старина Тянь! — окликнул возчик. — Садитесь подвезу. — Он остановил лошадь и с улыбкой спросил: — Ходили землю осматривать? Земля у вас хороша, что и говорить. — У каждого теперь своя радость, — продолжал возчик, когда старики уселись в телегу. — И у меня тоже… Вот она — моя радость! — Он указал на рыжего коня. — Гляди, как бойко бежит!

— Ничего, — одобрил Тянь. — А сколько ему лет?

— Восемь. Мне сначала досталась только одна его нога, а теперь я уже двумя владею. Вторую ногу сперва по распределению получил Ли Всегда Богатый. Я к нему и подъехал. «Ведь ты, — говорю, — только молотом стучишь, извозом не занимаешься, на что тебе конская нога? Раз всех лошадей в деревне подковываешь, откуда у тебя время за лошадью ходить? Отдай мне эту ногу по-братски. Ты член комитета и пример подавать должен». Он, конечно, размяк и говорит: «Ах ты, старый горшок! Ладно, так и быть, бери!» А я ему за это посулил: «Ты, — говорю, — человек хороший, только тебе и буду давать подковывать лошадь, больше никому». Нет, ты гляди: бежит-то как, а?

— Ты куда едешь? — поинтересовался Тянь Вань-шунь.

— На северный двор. Теперь так большой двор Хань Лао-лю называют. Председатель Го, когда зерно делил, всем дал, одного себя забыл. Вот везу ему немного кукурузы, а то он совсем отощал… Но! — крикнул он на лошадь, объезжая грязь. — А ты слышал, — продолжал разглагольствовать возчик, когда телега покатилась по гладкой дороге, — пастушка ведь вылечили. Военный доктор смазал ему чем-то раны и вылечил. Доктора Восьмой армии все такие же, как Хуа То [21] Хуа То — знаменитый китайский хирург, живший во II веке до н. э. (Прим. перев.) . А ведь как был изранен, места живого на нем не было.

— А у кого живет теперь сирота? — спросила старуха.

— Председатель Го сказал, пусть у меня живет, а председатель Чжао не согласился. «Как можно! Ты, — говорит, — холостой, где тебе воспитывать мальчика! Надо ему и чай вскипятить, и обед сварить, и одежу починить. Возьму к себе: голодным не будет…» Стой, ты! — крикнул Сунь на лошадь.

Телега остановилась у бывшего помещичьего двора.

Возчик спрыгнул, взвалил на плечи тяжелый мешок с кукурузой и понес его Го Цюань-хаю. Пока он ходил, старик и старуха Тянь приволокли из дому полную корзину картофеля и попросили отвезти в подарок пастушку.

Возчик поставил ее на телегу и поехал к дому Чжао Юй-линя. На полпути он встретил Бай Юй-шаня и, заметив под его левым глазом огромный синяк, придержал лошадь.

— Никак ранение получил на поле брани? Кто тебе поднес?

— Несознательный элемент… — с грустью признался Бай Юй-шань и рассказал об очередной стычке с женой.

При дележе земли ему достался хороший участок и недалеко от дома. Нашлись завистники и пошли разговоры да пересуды.

Когда эти пересуды достигли ушей Бай Юй-шаня, он взял и обменялся своим участком с одним холостяком, земля которого находилась далеко от деревни. Довольный собой, Бай Юй-шань рассказал обо всем жене.

Дасаоцза в этот момент шила ему туфли. Она подняла черные брови и обрушилась на незадачливого супруга:

— Ты бестолковый дурак! Сменял кусок жирного мяса на кость. Я с тобой полжизни горе мыкала. Неужели еще придется…

— Активисты должны подавать пример, — возразил муж.

— Пример примером, а есть тебе надо или нет?

— Не беспокойся, голодными не останемся…

— С тобой не только голодной будешь, а и помрешь! Вот пойду сейчас в крестьянский союз и верну землю…

Она спрыгнула с кана, но Бай Юй-шань схватил ее за руку. Жена оттолкнула его. Произошла схватка, и новая туфля угодила твердым носком прямо в глаз Бай Юй-шаня. Увидав кровь, Дасаоцза пожалела, что погорячилась, но выказать слабость сочла унизительным и, сев на кан, отвернулась.

Бай Юй-шань очень обиделся, не стал обедать и, уходя, с досадой бросил:

— Несознательный элемент!..

Возчик Сунь, заучивший последнее время еще несколько мудреных слов и щеголявший ими при всяком удобном случае, с философским спокойствием заметил:

— Женская голова сразу всего уразуметь не может. Женщин надо прежде поднять до идеологического уровня. Дискутировать с ними прямо-таки ни к чему.

А попрощавшись с Бай Юй-шанем, он подумал: «Доведись мне получить землю так близко, ни за что бы не стал менять…»

Телега подкатила к дому Чжао Юй-линя. Вся семья сидела за ужином. Сунь внес корзину с картошкой и объяснил, что старуха Тянь прислала это в подарок пастушку.

— Поужинай с нами, — пригласила хозяйка. — Со-чжу, принеси чашку и палочки.

— Спасибо, Со-чжу, не надо! — отказался возчик. Окинув взглядом стол, на котором находилась только капуста, стручки зеленого перца и жидкая кукурузная каша, он неодобрительно покачал головой:

— Непонятный ты для меня человек! Председатель, а хлебаешь жиденькую кашу, когда мог бы кушать пшеничные лепешки.

— Что слышно в деревне? — пропустив мимо ушей замечание возчика, спросил Чжао Юй-линь. — Довольны бедняки? Как думаешь, розданной одежды хватит людям на зиму?

— Бедняки только тем недовольны, что председатель самого себя обидел. Все меня спрашивают: разве председатель Чжао не бедняк? Почему же ему ничего не дали? Я им, конечно, объяснил, что раньше председатель Чжао, подобно всем нам, был гол, как сокол, и звали его не председателем, а голодран… — даже и повторять неудобно, — а теперь, когда все мы людьми стали, председатель Чжао среди нас большим начальником сделался, а большой начальник для людей работает. Кто о других заботится, тот самого себя обязательно обижает. А по совести говоря, такая ситуация больше всех меня расстраивает! Предполагаю я, что иностранные капиталисты с империалистами над деревней Юаньмаотунь очень смеются. И такая их, можно сказать, идеология определенно свою базу имеет. Что это за деревня, которая одного председателя прокормить не может!

— Ай ты, старый враль! — добродушно расхохотался Чжао Юй-линь, старательно обмакивая в сою капустный лист. — Чего же ты меня срамишь? Гляди, вся семья у нас теперь приоделась. — Он указал на себя, жену, Со-чжу и пастушка. На всех были потрепанные ситцевые рубашки, полученные Чжао Юй-линем в третью очередь из помещичьего старья.

Речи на эту тему Чжао Юй-линь слышал уже не раз и даже в собственном доме. Первой заговорила его жена. Увидев, что другие несли с большого двора целые узлы, она заметила: