Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины

— Бедняжка.

— Все равно хочет ехать.

— Кто бы сомневался.

— Как спалось?

— Нормально. А тебе?

— Отлично выспался. Как думаешь, почему он рычал?

— Не знаю. Обходил владения, пробовал голос.

— Разговорчивый зверь. Пиво будешь?

— Не повредит.

Я пошел за пивом и стаканами и по пути увидел Мэри — она выбралась из палатки и спешила в туалет. Я решил подождать. Она вышла, но через несколько шагов вернулась обратно.

— Как себя чувствуешь, малыш? — спросил я, когда она пришла к костру с чашкой чая.

— Отвратительно. У нас есть лекарства?

— Они все вызывают сонливость. Есть террамицин. Помогает хорошо, но будешь ходить как вареная.

— И почему именно сейчас, когда лев рыщет в двух шагах?!

— Не переживай, мисс Мэри, — сказал Джи-Си. — И ты поправишься, и он страх потеряет.

— Я хочу его добыть сегодня!

Она была совсем не в форме; я видел, как ее накрывают волны боли.

— Дорогая, серьезно, давай отменим. И лев отдохнет. Это всем пойдет на пользу. Расслабишься, поправишься. Джи-Си задержится на пару дней.

У нее за спиной Джи-Си помотал ладонью в знак отрицания.

— Это же твой лев, — продолжал я, — куда ему деться. Отдохни, наберись сил, чтобы не промахнуться. Он с каждым днем будет все смелее. Если поедем сегодня, можем все испортить.

Я сходил к джипу и сказал, что охота отменяется. Затем разыскал Кейти у общего костра. Кейти был в курсе, но из деликатности молчал.

— Мемсаиб больна, — сообщил я.

— Знаю.

— Наверное, вчерашнее спагетти. Или дизентерия.

— Думаю, спагетти.

— Мясо старое.

— Может, один кусочек, в темноте.

— Подождем, пока мемсаиб поправится, оставим льва в покое. Пускай осмелеет.

— Мзури, — сказал Кейти. — Поли-поли. Ты добывай свежее мясо, лучше птица, квали или канга. Мбебия вари бульон для мемсаиб.

Выждав несколько часов, чтобы у льва — если он взял приманку — была возможность насытиться и уйти в чащу, мы с Джи-Си выехали на разведку на «лендровере».

Я поставил машину в тени под деревом и попросил у Нгуи бутылку. Она была завернута в мокрую тряпицу и с ночи не успела нагреться. Мы по очереди пили из горлышка, поглядывая на покрытую засохшей грязью равнину, где бродили миниатюрные газели Томпсона и плавно двигались черные антилопы гну, и зебры, сделавшиеся бледно-серыми в утреннем свете, пересекали грязевой простор, направляясь к пастбищам у подножия холмов Чулу, что темно-синей массой громоздились на горизонте и казались сегодня особенно далекими. Великая вершина, напротив, казалась особенно близкой, словно нависшей над лагерем, и ее снега тяжко сверкали на солнце.

— Может, поставим Мэри на ходули? — сказал я. — Не будет мешать высокая трава.

— Охотничий регламент не запрещает.

— А еще лучше, пусть Чаро ходит за ней со стремянкой. Знаешь, как в библиотеке, чтобы книжки с верхних полок доставать.

— Отличная мысль, — одобрил Джи-Си. — Перила обмотаем чем-нибудь мягким, будет облокачиваться при стрельбе.

— Не слишком громоздко?

— Это уже проблемы Чаро.

— Зрелище, конечно, захватывающее. Надо еще вентилятор установить.

— Лучше всю конструкцию сделать в виде гигантского вентилятора, — вдохновился Джи-Си. — Правда, тогда ее классифицируют как транспортное средство, — нарушение закона.

— А мы будем катить, — предложил я. — А мисс Мэри пускай бежит внутри, как белка. Это тоже незаконно?

— Все, что катится, подпадает под определение транспортного средства.

— Я при ходьбе тоже перекатываюсь с боку на бок.

— Значит, ты транспортное средство. Подлежишь изъятию. Я обязан тебя у тебя изъять, а тебя посадить на шесть месяцев.

— Страшно жить на свете, Джи-Си.

— Умеренность и аккуратность — краеугольные камни нашего благосостояния.

— Там еще осталось?

— По глотку.

День, когда Мэри наконец добыла льва, был чудо как хорош — главным образом потому, что Мэри добыла льва. В остальном это был самый заурядный день.

Ночью распустились белые цветочки, и в предрассветном полумраке луга напоминали снежное поле, озаренное луной. Солнце еще не взошло, а Мэри уже полностью экипировалась и даже правый рукав не забыла закатать. Когда мы с Джи-Си подошли, она осматривала свой «маннлихер» и на наше приветствие хмуро отвечала, что чувствует себя неважно. Судя по всему, она не лгала, и мы решили воздержаться от шуток. Не представляю, что она могла иметь против Джи-Си; разве что его легкомыслие перед лицом серьезной и трудоемкой задачи. В том, что она дулась на меня, ничего необычного не было. Вот и славно, подумал я, будет метче стрелять. У меня была теория, что ее нелепые промахи обусловлены чрезмерной мягкостью сердца. Охотники бывают разные. Одни стреляют играючи, легко и непринужденно; другие бьют с чудовищной быстротой, за доли секунды успевая прицелиться и положить пулю в цель с точностью опытного хирурга; третьи стреляют механически и отрешенно, как автоматы, пока процессу не помешает что-нибудь непредвиденное. В это утро Мэри, судя по всему, намеревалась стрелять с убийственной точностью, опираясь на презрение к легкомысленным субъектам, прикрываясь дурным самочувствием, на которое можно сослаться в случае промаха, и подпитываясь мрачной и твердой решимостью довести дело до конца. Это был новый подход, и меня он вполне устраивал.

Мы стояли возле джипа и ждали рассвета. Держались деловито и решительно, с некоторыми вариациями. Нгуи, ненавидевший ранние подъемы, был деловит, решителен и хмур. Чаро был деловит, решителен и сдержанно-весел, как дальний родственник на похоронах. Мтука был просто счастлив и любовался живописным восходом из защитного кокона своей глухоты.

Прирожденные охотники, мы предвкушали близкую охоту, и это было прекрасное чувство. О нем написаны горы околомистической чепухи, в которой тем не менее есть доля истины, ибо охота древнее, чем религия. Люди делятся на охотников и остальных. Мисс Мэри, несомненно, была охотницей, отважной и обаятельной, однако приобщилась к этому занятию не в детстве, а гораздо позже, и многие привычные нам ощущения были для нее шокирующим откровением, как первая течка для кошки. Она считала их неким сакральным знанием, которое доступно только нам, избранным.

Мы, четверо старых охотников, отслеживали ее рост с самого начала, ступень за ступенью, наблюдали превращение слабой женщины в эффективную смерть-машину, способную на протяжении многих месяцев неутомимо и самозабвенно охотиться за живым существом, невзирая на объективные трудности, — и теперь вели себя как квадрилья юного матадора. Если матадор серьезен, квадрилья тоже должна быть серьезной. Квадрилья знает слабые и сильные стороны своего матадора; она неоднократно в нем разочаровывалась, — и всякий раз ему удавалось вернуть доверие. Сейчас, сидя в машине и ожидая, когда рассветет и можно будет выступать, мы ждали начала корриды. Наш матадор был торжественно-серьезен, а значит, были торжественно-серьезны и мы, потому что, как ни странно, любили своего матадора. А матадор чувствовал себя неважно. Его следовало оберегать, поддерживать и по мере сил облегчать его задачу. И в то же время, сидя в машине и окончательно избавляясь от остатков сна, мы были по-охотничьи счастливы. Возможно, это высшая форма счастья: предвкушение неизменно свежего, непредсказуемого нового дня, и Мэри, будучи охотником, не могла этого не чувствовать.