Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины

— Все равно никто не поверит.

— Ты поверишь, я поверю. Кто еще нужен?

— Иди к ней, убеди, что она стреляла первой.

— Пацаны уже убедили. А ведь ты ему хребет перебил.

— Я знаю.

— Заметил, какая была задержка между выстрелом и звуком удара?

— Да, да. Иди к ней.

Нас догнал «лендровер».

Мы стояли над убитым львом, который безраздельно принадлежал Мэри, — теперь она в этом убедилась и могла разглядеть, какой он рослый, смуглый и прекрасный. По шкуре ползали верблюжьи кровососки, желтые глаза еще не затуманились. Я запустил руку в тяжелую темную гриву. Мтука вылез из машины, подошел к Мэри, стоявшей возле льва на коленях, и пожал ей руку.

По равнине приближался грузовик: в лагере услышали стрельбу, и Кейти выехал со всем персоналом, оставив для охраны двух часовых. Когда люди высыпали из кузова, распевая «львиную песню», у Мэри не осталось никаких сомнений относительно того, кто добыл великого льва. На своем веку я повидал немало застреленных львов и посетил немало посвященных этому событию торжеств, однако сегодняшний случай был особым, и мне хотелось, чтобы Мэри испила чашу сполна.

До рощицы, где надеялся укрыться лев, было совсем близко, и я пошел туда, чтобы осмотреть ее, пока окончательно не стемнело. Забеги он в эти заросли, до которых ему оставалось каких-нибудь шестьдесят ярдов, и нам с Джи-Си пришлось бы его оттуда выкуривать, да еще в темноте. Думать об этом не хотелось, и я вернулся к машинам, где уже разгоралось празднество. Джи-Си щелкал фотоаппаратом, а Мэри позировала рядом с трупом в свете фар грузовика и «лендровера». Нгуи достал из «лендровера» «Джинни» и передал мне. Слегка пригубив, я вернул ему фляжку. Он отхлебнул и помотал головой:

— Пига!

Мы оба рассмеялись. Я взял у него фляжку и глотнул по-человечески, чувствуя, как отпускает напряжение, — словно старая кожа слезает со змеи. Вплоть до этого момента мне не верилось, что мы наконец добыли льва. Умом я, конечно, все понял, как только с немыслимой дистанции навесным выстрелом перешиб ему хребет и Нгуи хлопнул меня по спине; однако пока мы подходили к трупу и спорили с Мэри, моя душа пребывала в оцепенении, как после атаки. И только сейчас, выпив джина, я ощутил все разом, как будто включили свет и звук: и закипающее торжество, и дурацкую фотосессию, столь же ненавистную, сколь и необходимую, без должного освещения, без вспышки, без профессионального фотографа, который сумел бы великого льва обессмертить, и сияющее лицо мисс Мэри в свете фар, и невообразимо огромную, в обрамлении черной гривы, львиную голову, слишком тяжелую для Мэри, безуспешно пытающейся ее поднять, и жадную пустоту внутри, словно в квартире, откуда съехал жилец, и жутковато зияющую улыбку Кейти, который, склонившись, трепал роскошную мертвую гриву, и по-птичьи разноголосое улюлюканье на языке камба, и общую гордость и радостное осознание, что лев по праву принадлежит нам, и в первую очередь Мэри, потому что она охотилась за ним многие месяцы и попала в него сама, первым же выстрелом, без посторонней помощи, и теперь стоит в свете фар, скромно и тихо сияя, как светлый ангел, и все ее любят даже больше, чем убитого льва, — и наконец позволил себе расслабиться.

Кейти, которому Чаро и Нгуи успели рассказать, как все произошло, подошел и пожал мне руку.

— Мзури сана, бвана! Учави ту.

— Просто повезло, — ответил я, искренне в это веря.

— Не везение, — возразил он. — Мзури, мзури! Учави кубва сана.

Тут я вспомнил свое пророчество, что лев умрет сегодня вечером, и подумал, что все завершилось и Мэри победила, и мы собрались в кружок — и Нгуи, и Мтука, и оруженосец Отца, и остальные последователи моего культа — и смеялись, качая головами, и Нгуи совал мне «Джинни». Сами они не пили, а лишь подносили фляжку к губам, откладывая удовольствие до возвращения в лагерь, где ждало пиво, но меня непременно хотели напоить. Мэри, уже закончившая фотосессию, увидела, чем мы занимаемся, и попросила фляжку. Отхлебнув, она передала ее Джи-Си. Когда «Джинни» вернулась ко мне, я хлебнул и улегся возле льва, и говорил с ним тихо по-испански, прося прощения за то, что мы его убили, и трогал его раны. Ран было четыре. Мэри попала сперва в лапу, потом в бедро. Моя пуля угодила в спину. Джи-Си проделал большую дыру в боку, чуть позади плеча. Пока я лежал и извинялся по-испански и гладил его шкуру, верблюжьи кровососки потихоньку перебирались на меня; пришлось пальцем на песке нарисовать перед его носом рыбу, а потом затереть ладонью.

По пути в лагерь Чаро, Нгуи и я молчали. Мэри еще разок спросила Джи-Си, кто выстрелил первым, я или она. Он ответил, что льва добыла она, ее выстрел был первым, такие вещи никогда не проходят гладко, и когда зверь ранен, его непременно следует добить; нам еще крупно повезло, и надо радоваться, а не сомневаться. Я понимал, однако, что радость ее как пришла, так и уйдет, потому что случилось совсем не то, чего она так страстно хотела, боялась и ждала на протяжении последних шести месяцев. Я очень ее жалел, тем более что остальным было, в сущности, наплевать, а для Мэри это несоответствие было самым главным. И в то же время я знал, что ничего не изменить, и доведись нам еще раз пережить эту охоту, все произошло бы точно так же. Джи-Си подвел ее к цели так близко, как на его месте не отважился бы никто, но он был отличным стрелком и имел на это право. В случае нападения раненого льва Джи-Си успевал сделать только один выстрел. Его огромная двустволка была столь же убийственна на коротких дистанциях, сколь бесполезна на длинных; на эту тему даже не шутили. Подводить Мэри на такое расстояние было чудовищным риском, который мы оба понимали, и я хорошо помнил, как на аналогичной дистанции она дала погрешность в восемнадцать дюймов при стрельбе по живой мишени. Сейчас было не время разбирать прошлые ошибки, однако тот эпизод помнили и Чаро, и Нгуи, а мне он стоил нескольких бессонных ночей. Так или иначе, лев сделал ставку на дальние заросли, где у него были неплохие шансы прихватить с собой хотя бы одного, и ему, надо сказать, едва не удалось сорвать банк. Он был не глуп и, уж конечно, не труслив; просто пытался перенести последний бой туда, где условия были в его пользу.

Вернувшись в лагерь, мы расселись вокруг костра на раскладных стульях, вытянули ноги к огню и пили из высоких стаканов. Кого нам не хватало, так это Отца. Я приказал Кейти выдать людям пива и принялся ждать неизбежного. И оно пришло, как пенный горный поток в пересохшее русло; пацанам надо было только решить, кто понесет мисс Мэри. Шумная танцующая волна вакамба нахлынула из-за палаток, и все утонуло в звуке «львиной песни». Бой-поваренок и водитель грузовика принесли стул; Кейти, танцуя и хлопая в ладоши, усадил на него Мэри; стул вознесся и несколько раз проплыл вокруг костра в поющем хороводе; затем мою жену понесли к периметру, где лежал убитый лев, оттуда на кухню к большому общему костру, потом к навесу, под которым стояли джипы и грузовик, — людская змея извивалась, выкладывая узоры по всему лагерю. Молодые егеря обнажились, оставшись в коротких шортах; их примеру последовали все, кроме стариков. Я видел, как светлая фигурка Мэри покачивается над гибкими черными телами; они кружились и притопывали, то разбегаясь, то сходясь и протягивая к ней руки, — это был завораживающе красивый танец дикого льва. Наконец ее принесли обратно к нашему костру, поставили стул рядом со складным стульчиком, на котором она сидела, пожали ей по очереди руку и удалились. И опять стало тихо. Мэри была счастлива. Мы плотно поужинали и легли спать.