Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.1.Из сборника «Сказки Нинон». Исповедь Клода. Завет умершей. Тереза Ракен

Даниель шел с непокрытой головой, опустив глаза в землю, онемев от горя, и думал о приемной матери, которую потерял; он вызывал в памяти воспоминания юных дней, восстанавливал мельчайшие подробности последней ночи, и, казалось, ничто не могло вывести его из глубокой задумчивости.

Меж тем его слух непроизвольно стал ловить разговоры слуг. Их слова вдруг дошли до его сознания во всей своей грубости и откровенности. Он не хотел слушать, но помимо воли не пропустил ни слова. И хотя его измученная душа кровоточила и он был поглощен воспоминаниями, циничная болтовня лакеев и кучеров назойливо лезла ему в уши.

Позади него оказалось двое слуг, споривших с ожесточением. Один держал сторону хозяина, другой — хозяйки.

— Ба! — говорил сторонник хозяйки. — Хорошо, что бедная женщина скончалась. В гробу ей покойнее. Не очень-то сладко ей жилось с хозяином!

— Откуда ты об этом знаешь? — возразил другой. — Она всегда улыбалась. Муж ее не бил. Она была гордая и прикидывалась жертвой, только чтобы насолить другим.

— Уж кто-кто, а я знаю. Я видел, как она плакала, и на ее слезы было больно глядеть. Муж ее не бил, это правда, но зато содержал любовниц, и я думаю, она оттого и умерла, что он ее разлюбил.

— Уж если он от нее бегал, так это потому, что с ней ему было скучно. С нашей хозяйкой не очень-то развлечешься! Я не мог бы жить с такой женщиной: сама с ноготок, а такая важная, будто и впрямь велика ростом. Бьюсь об заклад, это она распустила слух, что у хозяина есть любовницы… Взять хоть тебя, видел ты когда-нибудь этих любовниц?

— Видел одну. Носил ей письмо. Белокурая злючка со смазливой мордашкой. Я не взял бы ее и за два су, до того она худа. Она фыркнула мне прямо в нос, похлопала по спине, сразу перешла на «ты», и я тут же понял, что она за птица. И вместо всякого ответа заявила: «Скажи своему хозяину, что я больше не желаю видеть твою дурацкую рожу, — пусть присылает кого-нибудь другого!»

Второй слуга расхохотался. Без сомнения, белокурая злючка показалась ему очень остроумной.

— Ну что ж, в конце концов что тут дурного? — отозвался он. — На то они и богачи, чтобы заводить любовниц. У моих последних хозяев муж отлучался слишком часто, тогда жена взяла себе любовника, и все в доме были довольны. Чем умирать, лучше бы и наша хозяйка сделала то же самое.

— Да ведь это не всякому по вкусу.

— Я не мог бы влюбиться в такую, как она.

— А я бы мог… Она была очень добрая, и лицо ее мне приглянулось. Завидная была бы любовница. Не чета блондинке моего хозяина!

Даниель дольше не мог терпеть. Он резко повернулся, и выражение его лица было так свирепо, что собеседники испугались и перевели разговор на другую тему.

Тут молодой человек заметил рядом с собой невозмутимую физиономию камердинера Луи. Лишь он один сохранял подобающую случаю сдержанность. Несомненно, он слышал беседу двух слуг, но не изменил выражения лица, губы его слегка кривила обычная двусмысленная улыбка.

Даниель вновь погрузился в горестные размышления. Он думал о тайных страданиях г-жи де Рион, в которые она его посвятила, и только теперь начинал ее понимать. Услышанные сейчас слова объяснили ему то, что его детское неведение мешало понять. И, понурив голову, он краснел от всех этих гнусностей, точно сам их совершил. Ему казалось, что покойная должна содрогнуться в гробу от негодования.

Его удручало оскорбительное злословие этих людей. Тело г-жи де Рион еще не успело остыть, его еще не предали земле, а уже нашлись люди, которые забавлялись тем, что чернили ее память. Самым жестоким было то, что ему впервые открылась грязная сторона жизни здесь, у гроба его святой покровительницы.

Меж тем процессия вступила на кладбище.

У семьи де Рионов был мраморный склеп, напоминавший готическую часовню. Склеп находился в уголке кладбища, где памятники стояли друг возле друга так тесно, что между ними едва оставались узкие проходы.

До кладбища дошли далеко не все, кто был в церкви. Те, у кого хватило духу прийти сюда, обступили склеп, разместившись среди надгробных памятников.

Господин де Рион приблизился к могиле, и священники прочли последние молитвы. После этого гроб опустили в землю. Муж покойной разразился громкими рыданиями при виде маленькой готической часовни. Еще ребенком он проводил сюда отца и мать; с тех пор часовня стала для него символом ужаса и мерещилась ему в минуты хандры. Он понимал, что здесь будет гнить и его тело, и при этой мысли ему становилось страшно на нее смотреть.

Усевшись снова в карету, он вздохнул с облегчением. Наконец грустная церемония позади, наконец он может все позабыть. В таких ощущениях никто не признается, но они таятся в глубине трусливых сердец.

Все разошлись, но Даниель еще стоял перед могилой. Он хотел остаться последним, побыть наедине с дорогой умершей, попрощаться с ней без свидетелей. Долго стоял он безмолвно, пока его душа беседовала с душой отлетевшего ангела.

Только после этого он оставил кладбище и вернулся в особняк.

Ему показалось, что консьерж посмотрел на него как-то странно. Можно было подумать, что он колеблется, впустить Даниеля или нет, и хочет спросить его имя, как у постороннего.

В обнесенном оградой садике, разбитом возле особняка, слуги, еще не снявшие траурного платья, беседовали между собой. Возле конюшни кучер, который не был на похоронах, мыл карету большой губкой.

Даниель, не решаясь из робости ступить на посыпанную песком аллею, свернул на боковую дорожку и направился к кучке слуг. Они круто оборвали разговор и уставились на него. На тупых лицах заиграла наглая улыбка. Они пересмеивались, указывая пальцами на бедного юношу, который покраснел, сам не зная отчего.

Он подходил к слугам, все острее чувствуя их враждебность. Двое болтунов, которые во время похорон умолкли под его рассерженным взглядом, также стояли здесь и что-то говорили вполголоса, подстрекая других. Потом оба замолчали, но вот снова послышалась их громкая, грубая речь.

Красный от смущения, Даниель остановился, раздумывая, не вернуться ли ему. Но мысль о г-же де Рион заставила его мужественно пойти вперед.

Проходя, он слышал иронические смешки, а жестокие слова хлестнули его как пощечина. Каждый норовил вставить свое словечко.

— А вот и прекрасный паж нашей хозяйки!

— Подумать только, кому они дали образование! Мы-то небось работаем, словно каторжные, день-деньской, а этот бродяга живет, ничего не делая!

— И мы еще должны ему прислуживать! Но теперь этому конец!

— Вышвырнуть нищего!

Когда же Даниель оказался рядом с кучером, мывшим карету, тот крикнул:

— Эй, приятель, подсоби-ка мне!

Слуги хором загоготали.

Даниель прошел мимо них, весь дрожа. Эти люди напомнили ему издевавшихся над ним товарищей по коллежу. Он снова остро ощутил одиночество и захотел поскорее укрыться в своем убежище. Его глубоко задела грубость этих людишек; уверенные в безнаказанности, они дали волю своей низкой зависти.