Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

Мадлена тоже отдыхала. После всех тревог, которые ей довелось пережить, она отдыхала, наслаждаясь наступившим покоем. Ничто больше не оскорбляло ее. Она наконец могла уважать себя, позабыть о позоре своего прошлого. Теперь она со спокойной совестью распоряжалась деньгами мужа, — став законной женой, она почувствовала себя полной хозяйкой. Ей доставляла удовольствие уединенная жизнь в Нуароде, в этом огромном черном полуразрушенном замке. Она не захотела, чтобы Гийом перестроил его на более современный лад. Она только разрешила отремонтировать несколько комнат во втором этаже да столовую и гостиную в первом. Остальные комнаты по-прежнему были закрыты. За все четыре года супруги ни разу не поднимались на верхний этаж. Молодой женщине нравилось, что ее окружают пустые комнаты, ей казалось, что они надежнее ограждают ее от внешнего мира, от ран, которые ей могут нанести извне. Она любила сидеть в большой гостиной внизу; убаюкивающая тишина спускалась на нее с высоких потолков; глядя на окутанные сумраком дальние углы комнаты, она мечтала о беспредельности темноты. По вечерам при свете лампы в душу ее нисходил глубокий покой, она чувствовала себя ничтожной пылинкой, затерявшейся среди этой бесконечности, которая ее окружала. Ни один шорох не доносился снаружи в комнаты; и монастырская тишина, тишина погрузившейся в сон провинции завладевала Нуародом. Тогда Мадлена порою вспоминала шумные вечера, которые когда-то они проводили с Жаком на улице Суфло; она словно слышала оглушительный грохот экипажей, проезжавших по парижским мостовым, видела резкий свет газовых рожков; на какое-то мгновение она вновь оказывалась в маленьком номере гостиницы, пропахшем табачным дымом, где раздавался звон бокалов, громкий смех Жака, где она чувствовала на себе его поцелуи. Это длилось одно мгновение, словно ветер доносил до нее струю тошнотворного теплого воздуха. Она испуганно оглядывалась вокруг, чувствуя, что задыхается. Придя в себя, она видела, что сидит в большой темной и пустынной зале, и опять начинала дышать полной грудью; она пробуждалась от дурных снов и вновь с доверчивым умилением, с еще большим наслаждением погружалась в сумрак и тишину, царившие вокруг нее. После всех потрясений, которые она испытала по воле слепого случая, застывшая, неподвижная жизнь в Нуароде казалась для этой прямой и холодной натуры желанным сладостным отдыхом. Она благословляла мрачный потолок, безмолвные стены, все это жилище, окутывавшее ее, как саваном; она протягивала руки к Гийому словно в порыве благодарности: он исцелил ее, вернул ей утраченное достоинство, он был ее возлюбленным спасителем.

Так, почти в полном одиночестве, они прожили зиму. Они не покидали гостиной, расположенной на первом этаже; на кирпичах в огромном камине жарко пылали поленья; супруги проводили здесь целые дни, ничем не отличавшиеся один от другого.

Они вели размеренную жизнь, упорно держались своих привычек, как люди, которые вкушают совершенное счастье и боятся малейшего потрясения, которое может его нарушить. Едва ли они чем-нибудь занимались; но они никогда не скучали, или, быть может, убаюкивавшее их чувство томительной скуки и казалось им счастьем. Они не ведали ни страстных ласк, ни наслаждений, которые заставили бы их забыть неторопливый ход времени. Иные любовники запираются на всю зиму вдвоем, нежатся в объятиях друг друга, уступая своим пылким желаниям, превращая дни в ночи любви. Гийом и Мадлена лишь нежно улыбались друг другу; уединение их было целомудренным; они замыкались в своем убежище не для того, чтобы прятать от чужих глаз поцелуи, — они просто любили холодное безмолвие зимы, ее немое оцепенение. Им достаточно было того, что они жили вот так вдвоем, были рядом и своим присутствием дарили друг другу успокоение.

С наступлением первых же теплых дней Мадлена и Гийом распахивали настежь окна. Они спускались в парк. Теперь они не уединялись больше в огромной зале, а скрывались в глубине лесных зарослей. Ничто не изменилось. Они по-прежнему вели жизнь дикую и замкнутую, опасаясь малейшего шума. Гийом больше любил зиму, теплый влажный воздух натопленной комнаты; но Мадлена обожала солнце, горячее солнце, обжигавшее ей затылок, заставлявшее ее кровь струиться со спокойной силой. Часто она уводила Гийома в поля; они посещали Источник, бродили вдоль речушки по зеленой аллее, вспоминая, как некогда гуляли здесь, или же снова заходили на фермы, заплутавшись среди полей, очутившись вдали от селений.

Но больше всего любили они проводить послеполуденное время в маленьком домике, где когда-то жила Мадлена. Они купили этот дом спустя несколько месяцев после свадьбы. Они не могли бы примириться с мыслью, что он будет принадлежать кому-то другому; каждый раз, проходя мимо, они испытывали непреодолимую потребность войти туда.

Купив домик, они успокоились, сказав себе, что теперь никто уже не сможет изгнать оттуда воспоминания об их любви. Как только потеплело, они стали заходить в маленький домик почти каждый день на несколько часов, словно это был их загородный дом, хотя находился он всего в десяти минутах ходьбы от Нуарода. В этом доме они чувствовали себя еще в большем одиночестве, они раз и навсегда запретили тревожить их здесь. Иногда даже они оставались тут ночевать. Тогда они забывали весь мир. Часто Гийом говорил:

— Если когда-нибудь нас постигнет несчастье, здесь мы найдем забвение, здесь мы совладаем со всякой бедой.

Так проходили месяцы, одно время года сменялось другим. В первый же год после того, как они поженились, им выпала большая радость: Мадлена произвела на свет дочь. Гийом с глубокой признательностью думал об этом ребенке, который мог у него быть от любовницы и которого родила ему законная жена. Он видел в этом запоздалом материнстве Мадлены перст божий. Маленькая Люси заполнила собой их одинокую жизнь. Несмотря на крепкое здоровье, мать не могла ее кормить. Мадлена взяла в кормилицы молодую женщину, которая прислуживала ей до замужества. Отец этой женщины был хозяином фермы, находившейся по соседству с их маленьким домиком, так что девочка жила поблизости от Нуарода. Родители каждый день навещали ее. Когда Люси подросла, она часто неделями жила на ферме, где чувствовала себя здоровой и счастливой. Отец и мать заходили за ней днем, отправляясь в свой маленький домик. Они брали ее с собой и испытывали ни с чем не сравнимую радость оттого, что эта белокурая головка вторгалась в дорогие их сердцу воспоминания. Милая девчушка вносила детское очарование в тесные комнатки, где они любили друг друга, и они с умилением слушали ее лепет здесь, где все дышало их прошлой любовью. Когда они собирались втроем в своем убежище, Гийом сажал Люси на колени, и розовые губки девочки, ее голубые глазки смеялись.