Кнут Гамсун - Фантазер

Такъ было хорошо.

Но тамъ дома у станціи стоитъ юмфру фонъ-Лоосъ и ждетъ его. Онъ уже повторилъ ей однажды: то, что прошло, прошло и что ей лучше уѣхать. И юмфру фонъ-Лоосъ отвѣчала, что она не заставить его дважды повторять это, потому, прощай! Но вотъ она теперь снова стоитъ и ждетъ его.

"Вотъ тебѣ кисетъ для табаку, который я тебѣ обѣщала", сказала она. "Если только ты примешь его".

Онъ не взялъ его, а отвѣтилъ: "Кисетъ? Я кисетовъ не употребляю".

"Вотъ какъ!" сказала она и опустила руку.

И онъ принудилъ себя смягчить свои слова:

"Вы, можетъ бытъ, кому-нибудь другому обѣщали кисетъ. Подумайте: можетъ быть, пастору? Женатому человѣку".

Она не поняла, какъ дорого стоила ему эта маленькая шутка, и не могла воздержаться, чтобы не сказать ему: "Я видѣла на дорогѣ двухъ дамъ: изъ-за нихъ, конечно, ты и былъ тамъ?"

"Что вамъ за дѣло до этого?"

"Ове!"

"Отчего вы не уѣзжаете? Вѣдь вы же видите, что такъ продолжаться не можетъ".

"Все шло бы такъ прекрасно, если бы ты не былъ такимъ сокровищемъ, которое бѣгаетъ за каждой юбкой".

"Или вы хотите совсѣмъ взбѣсить меня?" закричалъ онъ. "Прощайте!"

Юмфру фонъ-Лоосъ крикнула ему вслѣдъ: "Да! ужъ хорошо гусь, нечего сказать! Я слышу о тебѣ самыя, что ни на есть, скверныя вещи."

Ну, имѣетъ ли смыслъ подобное чрезмѣрное безсердечіе? И не выиграла ли бы во стократъ такая-то вотъ бѣдная душа, если бы она хоть немного опечалилась истинной скорбью любовной? Словомъ, Роландсенъ отправился въ бюро, тотчасъ же привелъ въ дѣйствіе аппаратъ и попросилъ одного коллегу со станціи Росенгордъ прислать ему съ ближайшей оказіей полъ-боченка коньяку. Потому что, право, эти колебанія, эта вѣчная суета такъ безсмысленны!

На этотъ разъ Элиза Моккъ не жалѣетъ времени для посѣщенія фабрики. Она оставляетъ обширный Росенгордъ и ѣздитъ туда только изрѣдка, чтобы немножко смягчить въ глазахъ отца долгое пребываніе здѣсь; тотъ едва ли и одной ногой бывалъ бы въ приходѣ, если бы могъ избѣжать этого.

Элиза Моккъ все пышнѣе и пышнѣе цвѣла годъ отъ года; платья у ней были красныя, бѣлыя и желтыя, и ее стали называть "фрекенъ", хотя отецъ ея не былъ ни священникомъ, ни докторомъ. Она была, подобно солнцу и звѣздамъ, выше всѣхъ.

Она какъ-то пріѣхала на станцію, чтобы отправить нѣсколько телеграммъ; Роландсенъ былъ дежурнымъ. Поклонившись ей, какъ знакомой и разспрашивая ее, какъ она поживаетъ, онъ въ то же время быстро покончилъ съ дѣловой стороной и при томъ не надѣлалъ ошибокъ.

"Тутъ два раза поставлено одно за другимъ слово: "страусовыя перья". Я не знаю, нарочно это?"

"Два раза?" спросила она. "Покажите-ка. Господи Боже! вѣдь и въ самомъ дѣлѣ. Одолжите, пожалуйста, перышко."

Снимая перчатку и переписывая, она продолжала: "Этотъ купецъ въ городѣ навѣрно посмѣялся бы надо мною. Ну, теперь, кажется, хорошо?"

"Теперь хорошо."

"А вы все еще здѣсь?" сказала она, оставаясь сидѣть на томъ же стулѣ. "Изъ года въ годъ я вижу васъ здѣсь."

Роландсенъ прекрасно зналъ, что онъ дѣлаетъ, не прося перевода съ этой станціи на другое мѣсто. Ужь, конечно, было же что-нибудь, что держало его здѣсь крѣпко-на-крѣпко.

"Надо же быть гдѣ-нибудь", отвѣчалъ онъ.

"Вы бы могли перевестись въ Росенгордъ. Тамъ все же лучше!"

Однако, едва замѣтный румянецъ залилъ ея щеки, такъ что она, пожалуй, ужъ пожалѣла о сказанномъ.

"Мнѣ не дадутъ мѣста на такой большой станціи."

"Это правда, вы еще слишкомъ молоды."

Онъ слегка улыбнулся жалкой улыбкой. "Во всякомъ случаѣ, очень любезно съ вашей стороны думать, что причина именно въ этомъ."

"Если бы вы перебрались къ намъ, у васъ все-таки было бы побольше общества. Доктора, живущіе по сосѣдству, бухгалтеры и конторщики. И потомъ туда постоянно пріѣзжаютъ всевозможныя диковинныя суда, и разные люди снуютъ по пристани."

"Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода," подумалъ Роландсенъ.

Однако, какую цѣль могла имѣть такая безмѣрная любезность? Или Роландсенъ вдругъ сталъ совершенно другимъ? Онъ вѣдь зналъ, что его дурацкая любовь была совершенно безнадежна, къ этому вѣдь ужь нечего прибавить. Уходя, она протянула ему руку, даже предварительно не натянувъ перчатку. Шелкъ такъ и шуршалъ, когда она спускалась по лѣстницѣ.

А Роландсенъ попрежнему сгорбившись усѣлся къ столу, и отослалъ телеграммы. Тысячи удивительныхъ чувствъ проносились у него въ душѣ, теплота этой нѣжной руки проникала его всего. Если хорошенько подумать, не все еще обстоитъ такъ скверно; открытіе могло принести большія денежки, если бы онъ только смогъ достать гдѣ-нибудь триста талеровъ. Онъ — обанкротившійся милліонеръ. Но вѣдь въ одинъ прекрасный день онъ еще можетъ найти выходъ изъ своего положенія!

Пришла жена пастора, она хотѣла отправить телеграмму отцу. Ко времени этого посѣщенія Роландсенъ оправился и уже чувствовалъ себя не ничтожествомъ, а большимъ бариномъ. Онъ обмѣнялся съ пасторшей лишь нѣсколькими незначительными фразами. Зато пасторша оставалась на станціи дольше, чѣмъ это было необходимо; приглашала его къ себѣ поговорить.

Вечеромъ онъ опять встрѣтилъ пасторшу на дорогѣ къ станціи, и она не пошла дальше, а остановилась. Вѣрно, ей ничего здѣсь не нужно было, разъ она остановилась.

"Вы вѣдь играете на гитарѣ?"

"Да. Подождите немножко, тогда вы услышите, какъ я играю."

И Роландсенъ пошелъ за гитарой.

Пасторша ждала. Значить, ей собственно ничего не было нужно, разъ она ждала.

Роландсенъ спѣлъ ей нѣчто о своей милой и о своемъ другѣ, вѣрномъ, какъ золото; пѣсенка была простенькая, но голосъ у него былъ большой и прекрасный. У Роландсена была своя цѣль, задерживая пасторшу на дорогѣ: вѣдь могло же случиться, что кто-нибудь пройдетъ въ это время по дорогѣ, гуляя. Случалось же это раньше.

Они снова стали разговаривать другъ съ другомъ, такъ что прошло не мало времени. Онъ иначе говорилъ, чѣмъ ея мужъ, пасторъ; его рѣчь звучала, словно голосъ изъ чуждаго міра, а, когда онъ вдавался въ свои возвышенныя фразы, она широко открывала глаза, словно прислушивающаяся дѣвочка.

"Да, да. Господь съ вами!" сказала она, уходя.

"Должно быть, именно онъ со мной," отвѣчалъ онъ.

Она изумилась: "Вы такъ въ этомъ увѣрены? Почему это?"

"У него есть на то основаніе. Разумѣется, онъ Богъ надъ всѣмъ твореніемъ; но ничего божественнаго нѣтъ въ томъ, чтобы разыгрывать изъ себя Бога надъ звѣрьми и камнями. Мы, люди, одни дѣлаемъ его тѣмъ, что онъ есть. Отчего бы ему и не быть съ нами."

И, пуская въ свѣтъ эту великолѣпную рѣчь, Роландсенъ имѣлъ очень довольный видъ. Пасторша размышляла о немъ, идя домой. Ого! голова, которую онъ носитъ на плечахъ, не случайно же сдѣлала такое открытіе.

Однако, вотъ явился и коньякъ. Роландсенъ самъ притащилъ боченокъ съ маленькой пристаньки подъ навѣсомъ; онъ не пошелъ со своей ношей въ обходъ, а шелъ прямо среди бѣла дня, неся боченокъ подъ своей сильной рукой. Такъ былъ онъ близокъ его сердцу. И, однако же, пришло время, когда Роландсенъ пострадалъ за всю неосторожность. Наступили ночи, когда онъ всюду сталъ разыгрывать роль большого барина и вмѣстѣ съ тѣмъ разгонять чужихъ рыбаковъ, которые, какъ водится, подстерегали дѣвушекъ.