Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер. Пушешников)

— А гдѣ же наша Марта? — вскричалъ Бобъ Крэтчитъ, осматриваясь.

— Она еще не пришла, — сказала мистриссъ Крэтчитъ.

— Не пришла, — сказалъ Бобъ, мгновенно дѣлаясь грустнымъ. Онъ былъ разгоряченъ, такъ какъ всю дорогу отъ церкви служилъ конемъ для Тайни-Тима. — Не пришла въ день Рождества!

Хотя Маргарита сдѣлала все это въ шутку, она не вынесла его огорченія и, не утерпѣвъ, преждевременно вышла изъ-за двери шкапа и бросилася къ отцу въ объятія. Два маленькихъ Крэтчита унесли Тайни-Тима въ прачечную послушать какъ поетъ пудднигъ въ котлѣ.

— А какъ велъ себя маленькій Тайни-Тимъ? — спросила мистрисъ Крэтчитъ, подшучивая надъ легковѣріемъ Боба, послѣ того какъ онъ долго цѣловался съ дочерью. — Прекрасно, — сказалъ Бобъ. — Это золотой ребенокъ. Онъ становится задумчивымъ отъ долгаго одиночества и потому ему приходятъ въ голову неслыханныя вещи. Когда мы возвращались, онъ разсказалъ мнѣ, что люди въ церкви при видѣ его убожества съ радостью вспомнили о Рождествѣ, и о томъ, кто исцѣлялъ хромыхъ и слѣпыхъ. Все это Бобъ говорилъ съ дрожью въ голосѣ и волненіемъ, которое еще болѣе усилилось, когда онъ выражалъ надежду, что Тайни-Тимъ будетъ здоровъ и крѣпокъ.

По полу раздался проворный стукъ его костыля, и не успѣли сказать и одного слова, какъ Тайни-Тимъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ и сестрой вернулся къ своему столу, стоявшему возлѣ камина, — какъ разъ въ то время, когда Бобъ, засучивъ рукава (Бѣднякъ! Онъ воображалъ, что ихъ возможно износить еще болѣе!) составлялъ въ глиняномъ кувшинѣ какую-то горячую смѣсь изъ джина и лимоновъ, которую, размѣшавъ, онъ поставилъ на горячее мѣсто на каминѣ. Петръ и два маленькихъ Крэтчита отправились за гусемъ, съ которымъ скоро торжественно и вернулись.

Съ появленіемъ гуся началась такая суматоха, что можно было подумать, что гусь самая рѣдкая птица изъ всѣхъ пернатыхъ — чудо, въ сравненіи съ которымъ черный лебедь самая заурядная вещь. И дѣйствительно, гусь былъ большой рѣдкостью въ этомъ домѣ.

Заранѣе приготовленный въ кастрюлькѣ соусъ мистриссъ Крэтчитъ нагрѣла до того, что онъ шипѣлъ, Петръ во всю мочь хлопоталъ съ картофелемъ, миссъ Белинда подслащивала яблочный соусъ, Марта вытирала разогрѣтыя тарелки. Взявъ Тайни-Тима, Бобъ посадилъ его за столъ рядомъ съ собою на углу стола. Два маленькихъ Крэтчита поставили стулья для всѣхъ, не забывъ, впрочемъ, самихъ себя и, занявъ свои мѣста, засунули ложки въ ротъ, чтобы не просить гуся раньше очереди.

Наконецъ, блюда были разставлены и прочитана молитва передъ обѣдомъ. Всѣ, затаивъ дыханіе, замолчали. Мистриссъ Крэтчитъ, тщательно осмотрѣвъ большой ножъ, приготовилась разрѣзать гуся и, когда послѣ этого брызнула давно ожидаемая начинка, вокругъ поднялся такой шопотъ восторга, что даже Тайни-Тимъ, подстрекаемый двумя маленькими Крэтчитами, ударилъ по столу ручкой своего ножа и слабымъ голоскомъ закричалъ: «Ура!»

Нѣтъ, никогда не было такого гуся! По увѣренію Боба, невозможно и повѣрить тому, что когда-либо къ столу приготовлялся такой гусь. Его нѣжный вкусъ, величина и дешевизна возбуждали всеобщій восторгъ. Приправленный яблочнымъ соусомъ и протертымъ картофелемъ, гусь составилъ обѣдъ для цѣлой семьи. Увидѣвъ на, блюдѣ оставшуюся небольшую косточку, мистриссъ Крэтчитъ замѣтила, что гуся съѣли не всего. Однако, всѣ были сыты и особенно маленькіе Крэтчиты, которые сплошь выпачкали лица лукомъ и шалфеемъ. Но вотъ Белинда перемыла тарелки, а мистриссъ Крэтчитъ выбѣжала изъ комнаты за пуддиномъ, взволнованная и смущенная.

— А что, если онъ не дожарился? А что, если развалился? Что, если кто-нибудь перелѣзъ черезъ стѣну задняго двора и укралъ его, когда они ѣли гуся. — Это были такія предположенія, отъ которыхъ два маленькихъ Крэтчита поблѣднѣли, какъ смерть. Приходили въ голову всевозможные ужасы.

Цѣлое облако пару! Пуддингъ вынули изъ котелка, и отъ салфетки вошелъ такой запахъ мокраго бѣлья, что казалось, будто рядомъ съ кондитерской и кухмистерской была прачечная. Да, это былъ пуддингъ! Спустя полминуты явилась мистрисъ Крэтчить, раскраснѣвшаяся и гордо улыбающаяся, съ пуддингомъ, похожимъ на пестрое пушечное ядро, крѣпкимъ и твердымъ, кругомъ котораго пылалъ ромъ, а на вершинѣ въ видѣ украшенія былъ пучокъ остролиста).

Какой дивный пуддингъ! Бобъ Крэтчитъ замѣтилъ — и притомъ спокойно — что мистриссъ Крэтчить со времени ихъ свадьбы ни въ чемъ не достигала такого совершенства.

Почувствовавъ облегченіе, мистриссъ Крэтчитъ призналась въ томъ, что она очень боялась, что положила не то количество муки, которое было нужно. Каждый могъ что-либо сказать, но всѣ воздержались даже отъ мысли, что для такой большой семьи пуддингъ недостаточно великъ, хотя всѣ сознавали это. Развѣ можно было сказать что-нибудь подобное? Никто даже не намекнулъ на это.

Наконецъ, обѣдъ конченъ, скатерть убрана со стола, каминъ вычищенъ и затопленъ. Отвѣдавъ смѣсь въ кувшинѣ, всѣ нашли ее превосходной; яблоки и апельсины были выложены на столъ, и совокъ каштановъ былъ брошенъ на огонь. Потомъ вся семья собралась вокругъ камина, расположившись такимъ порядкомъ, который Бобъ называлъ «кругомъ», подразумѣвая полукругъ, и была выставлена вся стеклянная посуда: два стакана и стеклянная чашка безъ ручки.

Но посуда эта вмѣщала все содержимое изъ кувшина не хуже золотыхъ кубковъ. Каштаны брызгали и шумно потрескивали, пока Бобъ съ сіяющимъ лицомъ разливалъ напитокъ.

— Съ праздникомъ васъ, съ радостью, дорогіе! Да благословитъ васъ Богъ!

Вся семья и послѣднимъ Тайни-Тимъ повторили это восклицаніе.

Тайни-Тимъ сидѣлъ рядомъ съ отцомъ на своимъ маленькомъ стулѣ. Бобъ любовно держалъ его худую ручку въ своей рукѣ, точно боялся, что его отнимутъ у него, и хотѣлъ удержанъ.

— Духъ, — сказалъ Скруджъ съ участіемъ, котораго раньше никогда не испытывалъ, — сказки, будетъ ли живъ Тайни-Тимъ?

— Въ уголкѣ, возлѣ камина, я вижу пустой стулъ, — отвѣтилъ духъ, — и костыль, который такъ заботливо оберегаютъ! Если тѣни не измѣнятся, ребенокъ умретъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — воскликнулъ Скруджъ. — О, нѣтъ! Добрый духъ, скажи, что смерть пощадитъ его.

— Если тѣни не измѣнятся, духъ будущаго Рождества уже не встрѣтитъ его здѣсь, — сказалъ духъ. — Что же изъ того? Если онъ умретъ, онъ сдѣлаетъ самое лучшее, ибо убавитъ излишекъ населенія.

Скруджъ склонилъ голову, услышавъ свои собственныя слова и почувствовалъ печаль и раскаяніе.

— Человѣкъ, — сказалъ духъ, — если въ тебѣ сердце, а не камень, воздержись отъ нечестивыхъ словъ, пока не узнаешь, что такое излишекъ населенія. Тебѣ ли рѣшать, какіе люди должны жить, какіе умирать? Передъ очами Бога, можетъ быть, ты болѣе недостойный, и имѣешь меньше права на жизнь, чѣмъ милліоны подобныхъ ребенку этого бѣдняка. Боже! Каково слушать букашку, разсуждающую о такихъ же, какъ она сама, букашкахъ, живущихъ въ пыли и прахѣ!