Вирджиния Вулф - Годы

— И луна всходила над темной пустошью, — тихо проговорила Сара, дотронувшись до перечницы.

Перечница — это темная пустошь, подумала Элинор. Края предметов слегка размылись. Это из-за вина. И еще из-за войны. Предметы как будто сбросили кожу, лишились твердой поверхности; даже кресло с позолоченными ножками-лапами, на которое она смотрела, казалось пористым и точно излучало тепло, точно было окружено сияющим ореолом.

— Я помню это кресло, — сказала она Мэгги. — И вашу маму… — добавила она. Однако Эжени всегда вспоминалась ей не сидящей, но в движении.

— …танцующей, — закончила Элинор.

— Танцующей… — повторила Сара. Она начала постукивать вилкой по столу.

— «Когда была я молода, любила танцевать, — напевала она. — И каждый парень лишь мечтал меня поцеловать. Везде цветы цвели тогда — когда была я молода». Помнишь, Мэгги? — Она посмотрела на сестру.

Мэгги кивнула.

— В спальне. Вальс, — сказала она.

— Вальс… — повторила Элинор. Сара выстукивала на столе ритм вальса. Элинор начала напевать в такт:

— Трам-пам-пам, трам-пам-пам…

Раздался протяжный глухой вой.

— Не надо! — возмутилась Элинор, как будто кто-то сфальшивил. Но вой прозвучал опять.

— Противотуманная сирена? — спросила она. — На реке?

Но она знала, что это было.

Сирена завыла опять.

— Немцы! — сказал Ренни. — Проклятые немцы! — Он бросил нож и вилку, нарочито показывая, как ему все это надоело.

— Опять налет, — сказала Мэгги, вставая. Она вышла из комнаты, Ренни последовал за ней.

— Немцы… — произнесла Элинор, когда дверь закрылась. У нее было такое чувство, будто какой-то зануда прервал интересную беседу. Цвета начали блекнуть. Она смотрела на красное кресло. Оно потеряло свое сияние, точно погас свет.

Послышался шум колес на улице. Все и вся куда-то торопилось. Ноги топали по мостовой. Элинор встала и чуть раздвинула занавески. Полуподвал находился ниже уровня мостовой, поэтому она увидела лишь ноги и юбки, двигающиеся за тротуарной оградой. Очень быстро мимо прошли двое мужчин, затем пожилая женщина, чья юбка раскачивалась из стороны в сторону.

— Может быть, надо пригласить людей в дом? — спросила Элинор, обернувшись. Но когда она опять посмотрела в окно, пожилая женщина уже исчезла. Мужчины тоже. Улица была пуста. В домах напротив окна были наглухо зашторены. Элинор тоже тщательно задернула занавеску. Она обернулась и увидела стол с лампой и пестрым фарфором, четко выхваченный из полутьмы кругом яркого света.

Она опять села.

— Вы боитесь налетов? — спросил Николай, испытующе глядя на нее. — Люди так в этом различаются.

— Совсем нет, — ответила Элинор. Она могла бы скатать хлебный шарик, чтобы показать ему, как она спокойна, но она действительно не боялась, и посчитала это ненужным. — Вероятность, что попадет именно в тебя, так мала, — сказала она. — О чем мы говорили?

Ей показалось, что они беседовали о чем-то крайне интересном, но о чем именно — она не могла вспомнить. Некоторое время все молчали. Затем с лестницы послышалось шарканье.

— Дети… — сказала Сара. В отдалении грохнул орудийный выстрел.

Вошел Ренни.

— Берите тарелки, — сказал он.

— Сюда. — Он провел их в погреб.

Помещение было просторное. Сводчатый потолок и влажные каменные стены придавали ему монастырский вид. Здесь хранили уголь и вино. В центре свет мерцал на кучах угля, на каменных полках лежали в соломе винные бутылки. Пахло вином, соломой и заплесневелой сыростью. Здесь было заметно холоднее, чем в столовой. Сара принесла сверху одеяла и халаты. Элинор было приятно закутаться в синий халат, она села, поставив тарелку на колени. Было холодно.

— И что теперь? — спросила Сара, поставив торчком свою ложку.

У всех был такой вид, как будто они чего-то ждали. Вошла Мэгги с изюмным пудингом.

— Ужин все-таки надо доесть, — сказала она. Но было видно, что ее спокойствие напускное, а на самом деле она волнуется за детей, предположила Элинор. Они остались в кухне. Она видела их, проходя мимо.

— Они спят? — спросила Элинор.

— Да. Но если стрельба… — начала Мэгги, раздавая пудинг. Опять бухнул выстрел. На этот раз — явно громче.

— Они прорвали оборону, — сказал Николай.

Все приступили к пудингу.

Еще выстрел. Теперь в нем был какой-то лающий звук.

— Хэмпстед, — сказал Николай. Он вынул часы. Воцарилась полная тишина. Ничего не произошло.

Элинор посмотрела на каменные блоки, составлявшие свод над их головами. Очередной выстрел вызвал дуновение ветра. В этот раз грохнуло прямо над ними.

— Набережная, — сказал Николай.

Мэгги поставила блюдо и вышла в кухню.

И опять полная тишина. Никаких событий. Николай смотрел на часы, как будто засекал время выстрелов. Что-то в нем есть особенное, подумала Элинор, то ли что-то от врача, то ли от священника. На часовой цепочке он носил печатку. На ящике напротив был номер 1397. Элинор замечала все. Немцы, наверное, сейчас над нами. Она почувствовала странную тяжесть над головой. Раз, два, три, четыре, считала она, глядя на зеленовато-серые камни. Затем раздался оглушительный треск, как будто от молнии в небе. Задрожала паутина.

— Над нами, — сказал Николай, посмотрев наверх.

Все взглянули туда же. В любой момент могла упасть бомба. Тишина стояла мертвая. Послышался голос Мэгги с кухни:

— Ничего страшного. Повернись на бочок и спи. — Она говорила очень спокойно и нежно.

Раз, два, три, четыре, считала Элинор. Паутина качалась. Этот камень может упасть, думала она, остановив взгляд на одном из камней потолка. Затем опять грохнуло. Теперь слабее — дальше.

— Все, — сказал Николай. Он закрыл часы со щелчком. Все зашевелились и переменили позы, как будто у них затекли конечности.

Вошла Мэгги.

— Ну, тот и все, — сказала она. («Он проснулся на секунду, но опять заснул, — сообщила она вполголоса Ренни, — а малышка так все и проспала».) Она села и взяла у Ренни блюдо. — Теперь давайте доедим пудинг, — предложила она своим обычным голосом.

— Теперь мы выпьем вина, — сказал Ренни. Он осмотрел одну бутылку, затем другую, наконец выбрал третью и тщательно вытер ее полой халата, после чего поставил на деревянный ящик, и все расселись вокруг.

— Ничего особенного, правда? — сказала Сара, качнувшись на стуле назад с бокалом в руке.

— Но ведь мы испугались, — возразил Николай. — Посмотрите, какие мы все бледные.

Они взглянули друг на друга. Закутанные в одеяла и халаты, на фоне серо-зеленых стен, они сами приобрели зеленовато-белесый вид.

— Отчасти это из-за света, — сказала Мэгги. — Элинор, — она посмотрела на Элинор, — похожа на настоятельницу монастыря.

Темно-синий халат скрыл легкомысленные украшеньица ее наряда — всякие бархатные и кружевные полоски — и тем улучшил ее внешность. Немолодое лицо Элинор было изборождено морщинками, как старая перчатка, которую движения кисти покрывают множеством тонких складочек.