Ричард Олдингтон - Дочь полковника

– Вздор! – ответил Перфлит. – Чистейшее манихейство. [30]Ересь, устаревшая полторы тысячи лет тому назад. Нам выпал миг осознания в вечности, во всем сознанию противоположной. Капелька здравого смысла, добрая воля и малюсенькая доза бескорыстия могли бы претворить старушку Землю в земной рай и для нас и для наших преемников. Есть две породы предателей, внушающих мне особое отвращение. Во-первых, самодовольные сукины дети, бубнящие, что все прекрасно в этом лучшем из миров, и молящиеся о продлении нашего беспримерного процветания. Во-вторых, брюзгливые скептики вроде вас, нудящие, что все бессмысленно, что человеческая природа никогда не изменится, что чем скорее все это кончится, тем лучше. Уж лучше бы вы все разом с оглушительным треском застрелились бы и перестали хныкать.

Маккол засмеялся.

– Если бы вас подвергли психиатрической проверке, Перфлит, на предмет установления, в здравом ли вы уме боюсь, послушав такие ваши разглагольствования, вас не признали бы нормальным.

– Да, вероятно. Но пока еще я ни единого миллионера не оскорбил настолько, чтобы меня упрятали в приют для умалишенных. А в случае необходимости вы же подтвердите ясность моего рассудка!

Маккол с улыбкой покачал головой.

– Это сгубило бы мою профессиональную репутацию. Ну-с, мы, как обычно, разобрались и с Англией и со Вселенной. А теперь пора садиться за ростбиф с картофелем, которые вам, мой милый, купили шахты Уэльса и прядильные машины Ланкашира.

– Знаю. Но было бы лучше питаться хлебом и сыром наших собственных полей и лугов.

– Однако проблему Джорджи Смизерс мы как будто не решили, а?

– Джорджи всего лишь одна из бесчисленных жертв этого мерзкого хаоса. Жертва на дьявольском алтаре стимсизма. В перенаселенной стране лишние женщины обречены на адово существование. Что может быть более жалким, чем старая дева поневоле? От души желаю им всем приятных совокуплений без зачатия. Детей им всем иметь, конечно, нельзя. И так уж милых крошек развелось слишком много. Но раз уж по инициативе сэра Хореса Стимса потенциальные мужья Джорджи либо перебиты, либо разосланы блюсти его торговые интересы во всех уголках нашей необъятной Империи, то, по моему глубокому убеждению, Джорджи следует натянуть сэру Хоресу нос, заведя любовника, а то и нескольких, если она захочет и сумеет их найти. Зачем заводить миллионы шлюх, лишь бы Джорджи сохранила воображаемую добродетель, которая ей вовсе не нужна?

– Ухожу, – объявил Маккол. – Вы абсолютно безнравственны. Я потеряю половину пациентов, если станет известно, что я выслушивал подобную крамолу и не вышвырнул вас в окошко.

– Почтенные сюртуки и котелки! – Перфлит злокозненно усмехнулся. – Люди вроде вас – подлые нравственные трусы. Ради своего так называемого хлеба насущного вы готовы подлизывать любые плевки. В глубине Души вы же прекрасно знаете, что я прав, пусть я кудахчу много лишнего, точно старая наседка. Но признаться даже себе боитесь. А уж тем более – что-то предпринять. Лень и трусость!

Перфлит проводил гостя до садовой калитки, перед которой стоял автомобиль врача, и кивнул на звезды в морозном небе:

– Рядом с ними наш могучий интеллект и ниспровергательные идеи выглядят глуповато, а?

Маккол пытался завести остывший мотор.

– А?

– Так, ничего. Прощайте, сэр Бездеятельный скептик. Удачи с вашими ядами и скальпелем! А я пошел домой. Бр-р! Ну и холодина!

Мотор внезапно взревел и заработал. Маккол крикнул:

– Бывайте! На днях еще загляну!

Перфлит бегом вернулся в дом и встал поближе к пылающему камину. Потом позвонил. Вошел слуга, бывший его денщик.

– Что у нас нынче на обед, Керзон?

– Суп, сэр, жареная треска, курица и десерт.

– Курица? Хорошо, подавайте, как только все у вас будет готово. И подогрейте бутылочку бургундского, шамбертен одиннадцатого года.

– Слушаю, сэр.

Мистер Перфлит опустился в кресло у огня и с оптимистической надеждой воззрился на будущее человечества. Затем, минуты две спустя, ему в голову пришла здравая, отрезвляющая, но не слишком приятная мысль, что, запивая курицу бургундским, быть оптимистом легче, чем ужиная хлебом с маргарином и согреваясь жиденьким какао. Что, впрочем, не помешало ему кушать с обычным аппетитом и взыскательным одобрением.

В погожие воскресные утра, если только было не очень холодно, мистер Том Джадд выходил совершить небольшую, исполненную достоинства прогулку. Если небо и после чая было ясным, а воздух достаточно теплым, мистер Джадд выходил прогуляться еще раз, уже с миссис Джадд и детьми. Однако утро было священным временем соблюдения мужского достоинства и приготовления обеда – последнее, разумеется, женщинами. Если же воскресное утро было холодным или сырым, мистер Джадд оставался в постели с присущим ему достоинством.

Церковь мистер Джадд посещал редко, а молельню – никогда. Ходившие в молельню не были по его предположениям друзьями пива, сам же мистер Джадд, лишь этим напоминая Босуэлла, любил пропустить кружечку в приятном обществе. Однако никто, ни его духовные пастыри, ни светские наниматели, не осмеливался осведомиться о религиозных взглядах мистера Джадда. В мистере Джадде ощущалось достоинство, сверхэмерсоновское доверие к себе, [31]не допускавшее никакой фамильярности, никаких посягательств на его личность. Даже мобилизационные власти почувствовали это, и до конца войны он оставался незаменимым и неподлежащим призыву. Такое избавление от жестокостей военной службы укрепило достоинство мистера Джадда и усугубило ясность и хладнокровность суждений, тогда как менее взысканные судьбой люди были склонны терять контроль над собой и предаваться пусть справедливому, но, к сожалению, бессильному гневу.

Внешне мистер Джадд походил на прямоходящего, чистоплотного и умного кабанчика. Невозможно определить, было ли это защитной маскировкой, стремительно выработавшейся в его роду в согласии с дарвиновским принципом приспособления к окружающей среде, или же саксы, предки мистера Джадда, от долгого общения со свиньями сами обрели свиноподобность. В любом случае он был истым нордическим блондином. Его щетинистые золотые волосы были коротко острижены, в голубых глазках рассудок мерцал, точно бешенство северных воинов, а линия, проведенная вертикально вниз от вздернутого кончика его курносого носа, угодила бы в глубину плотного округлого брюшка.

Тайна значительности мистера Джадда объясняется просто. Он был старшим мастером и внушительной частью мозга небольшой фабрички в Кливе. Без него – или кого-нибудь вроде него – все предприятие быстро пошло бы прахом. Но весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь еще стал бы работать с такой спокойной энергией и деловитостью за три фунта в неделю и десятифунтовую премию к рождеству. Мистер Джадд заведовал производством и был оптимистом. Остальную часть мозга обеспечивал его счетно-финансовый друг, мистер Рейпер, заклятый пессимист, который мужественно боролся с ежегодным уменьшением прибылей. Мистера Джадда счетные книги не интересовали: его обязанностью было производить товар; мистера Рейпера не интересовало производство: его обязанностью было аккуратно вести бухгалтерский учет и ценой сверхчеловеческих усилий добиваться положительного сальдо. Но вдвоем эти деревенские Гог и Магог [32]держали на своих плечах рушащуюся фабричку, пока ее номинальный владелец шнырял туда-сюда на автомобиле и совершал аристократично-тартареновские [33]подвиги вместе с сэром Хоресом Стимсом. Честное и джентльменское распределение труда.